в этом роде и имело место, думаю, вы бы не признались, постеснялись.
– Ха! Ты ещё мальчик! Уж кого-кого, а тебя бы я не постеснялся ни при каких условиях, потому как ты бы и не понял, в честь чего это я тебя стесняюсь. Я тогда был молодым, относительно, конечно, но всё же. С другими мы обращались очень непосредственно, можно сказать по душам, и женщины вокруг нас тоже были молодыми и красивыми, и дело своё имелось, и ничего более нам не было нужно. Желаю тебе такое испытать. – Он явно был пьян. – Помню твою сестрёнку милой русенькой девчушкой, тихой, но с заразительным смехом, а теперь она бизнес-леди и глубоко несчастна. С полгода назад нам довелось неформально пообщаться. Ты уж с ней там помягче.
– Чего-то я недопонимаю. Почему вы думаете, что я груб со своей сестрой?
– Нет, я так не думаю.
– Зачем вы вдруг обо всём этом заговорили?
– Эх, молодость, обязательно ей надо, чтобы имелся подтекст, а мне просто захотелось повспоминать.
– Я, если честно, совсем не помню вашу семью. Помню только, что вы женаты, но детей у вас, кажется, не было.
– Нет, я не женат, и никогда не был, и детей у меня нет и не будет. Почему, не спрашивай, это личное.
– Так семья сплошь личное, и вы первый начали. Можно ведь поговорить о друзьях, о работе, о Франции, о Париже, наконец, раз уж случай нас свёл именно здесь. Так нет же – сразу о семье.
– Что же, молодой человек, у нас общего кроме неё? Смотря на одну и ту же вещь, Париж, например, мы бы всё равно увидели её по-разному, а это хоть какая-то точка соприкосновения.
– Признаться, пока вы со мной не заговорили, мысли о родных меня беспокоили менее всего, так что слабоватая точка.
– Как угодно, но твоя сестрица меня очень задела. Ты, видимо, подумывал о своей дальнейшей жизни?
– Признаться, да, только мне на эту тему тоже не хочется говорить.
– Однажды Аня поделилась со мной планами насчёт твоего будущего, ты тогда был совсем маленьким. Интересно сравнить и узнать, сбылись ли они, а если нет, сбудутся ли когда-нибудь?
– Ну, наверно, интересно.
– Хотела из тебя сделать композитора. Заметь, не исполнителя, именно композитора, и не просто какого-нибудь завалящего, а великого и знаменитого, не меньше, но когда ей говорили, что для этого личного желания маловато, искренне расстраивалась, иногда злилась. Учила ли она тебя музыке, точно сказать не могу, Аня никогда и ни с кем об этом не говорила, но думаю, что нет. Как ты думаешь, она чего-то боялась?
– Не знаю. Может, не боялась, а просто брезговала или ленилась обсуждать с посторонними свои личные чаяния.
– Чёрта с два ленилась. Это бросалось в глаза: Аня боялась, как только дело дойдёт до конкретики, может выясниться, что ты просто бездарь, и все её мечты разом пойдут прахом. – Будь Аркадий чуть самокритичней, он бы удивился таким словам постороннего человека, но он был молод, и мир вращался вокруг него. – Ты, кстати, на кого выучился? Пойдёшь по стопам отца?
– Знаете, желание моей матери отчасти сбылось. Я хочу быть художником, на него и учился, точнее, учился я какой-то галиматье, но весьма близкой к моим намерениям.
«Ничего вырос мальчик, нервный, чувствительный, – подумал Роман Эдуардович, – такого главное направить, а дальше он уж сам понесётся с открытыми глазами».
– Надо же, как интересно. Аня и этому, думаю, была бы рада. А почему ты своё обучение назвал «галиматьёй»?
– Когда поступал, желал научиться не совсем тому, чему в итоге научился, так что получилось, я только потерял время и зря промотал отцовские деньги.
– Какой ответственный! Будь ты раза в два старше, я, может быть, и поверил насчёт потерянного времени, а так, не обессудь, всё, что ты сказал, – мальчишеские глупости, образование никогда не бывает лишним.
– А я и не говорил, что оно лишнее, я только сказал, что оно не то, чего бы мне хотелось.
– Значит, ты тоже не доволен своей жизнью как сестра?
– Не задумывался.
– А если задуматься?
– Не знаю.
– Был бы счастлив, знал бы. Что-то тебя тяготит.
– Ничего меня не тяготит!
– Л-ладно, пока оставим это. Вы, молодой человек, не откажитесь ли поделиться со мной планами на будущее? Больно уж интересно, как современная, молодая, полная сил творческая личность считает нужным развиваться и идти к своей цели.
– Вы, видимо, слегка иронизируете.
– Это не я. Это алкоголь. Хотя доля правды здесь есть. Ты пойми, род моих занятий, род занятий твоего отца и, наверное, подавляющего большинства всех тех, кого ты знаешь, напрочь отбивает всё творческое и романтичное, делает его запредельным идеалом, на который можно, не задумываясь, спокойно смотреть со стороны. И вдруг ты тут вырастаешь со своими стремлениями… Правда, у тебя порода.
– Да что вы заладили «порода-порода», я уж начинаю краснеть. И ничего необычного в моих стремлениях нет.
– Ты просто ещё себя не знаешь, поскольку не знаешь мир, в котором живёшь.
– Не будь вы навеселе, я бы подумал, что вы хотите меня оскорбить.
– Тут вот какая замысловатая вещь получается. Я уже, кажется, говорил, что был в Париже по делам, общался с зарубежными партнёрами, людьми очень вежливыми и образованными, да и я им подстать, тоже не вчера вышел из леса. Провели много важных переговоров за завтраками, обедами и ужинами, в офисах, цехах и на стройплощадках, в рот за эти дни ни капли, поддерживал уровень, а душе паршиво, оказывается, всё ей хочется какой-то гнильцы, в умеренных, конечно, количествах, без излишних девиаций, только неизвестно почему.
– А это уж я вам скажу. Вы где родились и выросли?
– Родился в Тикси, когда мне было три года, родители вернулись в Новосибирск, там их Родина там же вырос и я, в 17 лет поехал учиться в Москву, люди, вроде, не бедные. В ней и живу.
– А сколько вы повидали всякой грязи на своём пути? Точнее даже не так. Насколько сильно и в какую сторону отличается ваша прежняя жизнь от нынешней?
– Отвечу в общих словах, чтобы ты на меня по прилёте не капнул в прокуратуру, что грязи повидал достаточно и поделал её многим, и жизнь действительно отличается, но тогда ведь всё было иначе, система координат была иной, и я не могу сказать, что начинал на самом дне.
– Вам не кажется, что испытывая эту, как вы выразились, «гнильцу», вы возвращаетесь к прежней жизни?
– Кажется.
– Вот вы сами и ответили на вопрос «почему». Вам жалко своей
