знали. Но пальцы при этом тонкие, не купеческие. Да и на ногти посмотрите. Следил человек за красой ногтей, как говорится.
– Выясните, не пропадал ли кто из чистых [11] людей в последнее время, – приказал Победоносцев.
– Да что тут выяснять? – моргнул Брейстер. – Если б такое было, уже бы знали.
– Прошу, Виктор Георгиевич, подойдите, – сказал Вдовин.
Обер-полицмейстер прижал платок к носу сильнее, подошёл ближе и вгляделся в тёмно-серый обрубок шеи.
– Удивительно чистый срез. – Доктор ткнул пинцетом в разрез шеи. – Мышцы рассечены просто-таки ювелирно. Жилка за жилкой. Сосуды и артерии аккуратно отделены и купированы, чтобы избежать истечения крови. Кто бы ни был наш злоумышленник, он, несомненно, знаком с анатомией и проводил эту, с позволения сказать, операцию с большим тщанием.
– Что вы хотите сказать?
– Я хочу сказать, что мы имеем дело не с каким-нибудь молодцем из Мясного ряда. Полагаю, жертва была обездвижена каким-то сильнодействующим препаратом и некоторое время, пока это длилось, без сомнения, была жива.
Повисло молчание. Лишь зудение весенних мух, которые в избытке повисли над телом, прерывало его. Даже Зыбкин перестал скрипеть карандашом в своём блокнотике. Его кадык метался по шее так, что, казалось, его сейчас непременно вырвет.
– Но зачем, скажите, это кому-то могло понадобиться? – спросил наконец Победоносцев.
– Дело ясное, что дело тёмное, – сказал Брейстер.
– Нестор Игнатьич, как никогда, прав, – вздохнул Вдовин. – Obscurum per obscurius[12]. Больше смогу сказать, когда покопаюсь в этом голубчике в морге.
Взгляд Победоносцева зацепился за странный предмет в дальнем углу комнаты. Он проследовал туда и достал из-под вороха стружки странного вида стеклянную колбу. Из её лопнувшего горлышка выливалась пахучая прозрачная жидкость.
– Батюшки, а это что?
Вдовин подошёл и втянул запах тонким горбатым носом:
– Азотная кислота, надо полагать.
– Но зачем кислота? – прошептал Виктор Георгиевич, чувствуя, как увлажняется затылок.
Тысячи колючих мыслей закопошились в голове обер-полицмейстера. Азотная кислота, как он прекрасно знал, использовалась при нитрировании глицерина. Сравнительно несложной операции, которая позволяла получить вещество в двадцать раз более мощное, чем порох, нитроглицерин. Именно из нитроглицерина делали динамит – новое оружие террористов. Он вдруг осознал, что в Москве прямо сейчас за его спиной могут готовиться бомбы для нового покушения.
Слабость прострелила колени Победоносцева.
– Все вон! – крикнул он. – Кроме Зыбкина, Вдовина и Брейстера.
Жандармы пятясь вышли из комнаты, Брейстер прикрыл за ними дверь.
Вдовин поднял очки и заглянул обер-полицмейстеру в глаза:
– С вами всё в порядке? Что-то вы бледны.
Победоносцев отмахнулся:
– Да-да, в порядке. Запах этот…
– Понимаю, – ответил доктор меланхолично. – Разрешите, пожалуй что, и мне откланяться, если я вам более не нужен, мне ещё баронессу резать. Ну и день. Ну и день.
– Не смею задерживать.
Доктор накрыл тело простынёй, отряхнул руки, подхватил саквояж, кивнул в знак прощания и удалился. Стук его каблуков растворился в коридоре.
Виктор Георгиевич огляделся и без труда нашёл в поле видимости ещё множество примечательных предметов: обрезки резиновых трубок, мотки проволоки, разбитые стеклянные трубки. Всё это, без сомнения, помогало преступникам в изготовлении смертоносных снарядов. И, судя по всему, цели они своей добились.
Зыбкин после того, как труп накрыли, чувствовал себя явно спокойнее. Он теперь с отвращением на лице нарезал круги вокруг стола.
– Постойте, что это у него в руке?
Победоносцев сорвался с места, схватил руку, которая торчала из-под простыни, и с трудом раскрыл синие окоченевшие пальцы. В ладони мертвеца был зажат комок бумаги.
Он вытащил его и развернул. С листа на него смотрела череда символов.
F I N I S
I A V A I
N V X V N
I A V A I
S I N I F
Присутствующие молча уставились на листок.
– По-вашему, что это? – спросил Победоносцев.
– Буквы, – заявил Брейстер, который бросил заглядывать бесцельно в углы и теперь стоял за спиной Победоносцева.
– С вами порой сложно спорить, Нестор Игнатьич, но не сделаете ли вы нам удовольствие объяснить, что эти буквы значат?
Брейстер насупился и уставился в листок, по его лицу было видно, что он напрягает все свои силы.
– Тарабарщина, – наконец заключил он.
– Похоже на какой-то шифр, – прошептал Зыбкин. – Смотрите, буквы повторяются и образуют что-то вроде узора.
Победоносцев теперь и сам это видел. Буква «x» в центре как бы держала на себе колесо из повторяющихся во все стороны знаков.
– Но что может быть тут зашифровано?
– Если б знать, – выдохнул Зыбкин. По его зелёному лицу снова гуляли красные пятна. – Место встречи, пароль, послание…
Дорогая бумага. Ровный аккуратный почерк… Смутная догадка пронзила мозг обер-полицмейстера, но забежал квартальный и спугнул её:
– Брата нашли!
– Какого, к чёрту, брата?
– Покойникова брата.
Ввели шатающегося человека в изорванном армяке, от которого на версту несло водкой и ночлежкой. На человеке не было лица то ли от горя, то ли от выпитого. Распухший нос блестел и был отвратительно свёрнут набок.
– Ванька! – крикнул он, взглянув на стол, и обвис на руках караульных.
– Посадите его, – приказал Победоносцев.
Человека опустили на табурет.
– Тебя как звать?
– Елисейка я!
Оборванец замотал головой и принялся пьяно выть.
– Ты что же, братом покойному являешься?
– Сволочью, я являюсь! Сволочью! – вскрикнул человек, подняв на обер-полицмейстера страшные глаза. – Это ведь я всё, анафема окаянная…
Зыбкин снова достал блокнот и заскрипел в нём карандашиком.
– Постой, ты убил? Сознаёшься?
Человек снова завыл.
– Отвечай, собака, когда начальство интересуется! – Брейстер ткнул человека в ребро кулаком.
– Но-но, Нестор Игнатьич, – сказал Победоносцев. – Потише.
Человек посмотрел на Брейстера с детской обидой и вытер сопли рукавом.
– Нет, баре, не я. Но я позволил. Позволил этому случиться. Знал же, знал, что этим и кончится. Брат мой, Ванька, с личностью связался.
– С какой такой личностью?
– С сугубо дьявольской личностью, вашество. С немцем. Он его и сгубил.
– Постой-постой, иностранец, говоришь, был?
У Победоносцева забегали глаза.
– Так точно, – кивнул мужик. – Только я скажу вам, как православный человек православному, чёрт это был, а не иностранец.
– Так, стало быть, видел ты его, господина этого?
– Только со спины раз. Худой, как селёдка, волосы жиром смазаны. Но брат рассказывал мне походя, что тот дело замышляет.
– Какое дело?
– Да разве ж брат сознается? Сказал только, что для ентого дела немцу шибко струмент нужен. Брат мой рукастый, плотничал, не то что я, анафема.
– Так-так. И что, дал ему брат инструмент?
– Отказал, вашество. Сказал только, что дело сугубо богопротивное. И что супротив Бога пойти не готов. Какой порядок на небесах заведён, таков и должен быть вовеки. Больше ничего не сказал.
– Так-так-так… И что дальше было?
