тому страшному дню. Тогда еще я верил во всякие чудеса. Тем более что старики в городе говорили, что наш дозор не просто так стоит на пустой дороге, которая никуда не ведет. Говорили, что иногда, раз в сто лет или реже, из стены выходят не только те слуги Пустоты, которые умывают весь Текан кровью, но и ее ловчие, что идут в Салпу, чтобы выполнить какие-то важные повеления Пустоты. Останавливаются у дозора, называют свои имена, пьют воду из кувшина, который стоит там всегда, и торопят коней мимо башен Сакхара на восток. Я подумал, что, возможно, Пустоте нужны воины? Ну раз они у нее есть, откуда-то ведь они берутся? Подумал, что и сиун, который появился у моего костра, ее посланник. Я встал и пошел к стене.
— И что же дальше? — стиснула тонкими пальцами плечо Лука Нега, потому что старик вдруг замолчал и поднял ладони, ощупывая глазницы.
— Я дошел, — пробормотал он после долгой паузы. — Ночь по-прежнему казалась мне светлой. И никакого ужаса я не чувствовал, хотя кости несчастных смельчаков хрустели у меня под ногами. Я подошел почти вплотную. Эта багровая стена вблизи напоминала взметнувшийся до неба пласт кровяного тумана. Я протянул руку, коснулся его, и на коже остались красные капли. «Ну же, — раздался в ушах у меня голос. — Еще один шаг! Постарайся! Я обещаю, что твои глаза увидят нечто незабываемое!»
— Ну! — прервал следующую паузу Лук.
— Я не смог, — вздохнул старик. — Я мог протягивать руки, я мог дышать, смотреть, но я не мог сделать этот последний шаг. Что-то удерживало меня. Что-то такое, что было сильнее и моей храбрости, и моей выносливости, и силы. И еще я почувствовал, что еще немного, и ужас вернется, и я не смогу вернуться к костру. И я развернулся. Но сиун…
Старик закрыл глазницы ладонями, тяжело вздохнул.
— Сиун завыл, как зимний ветер в трубе. Он взревел, что его обещание — это не просто слова и что мои глаза все равно увидят то, что таится за стеной. И он вырвал их у меня.
— Как же… — прижала к губам ладонь Самана, и Лук понял, что и ей старик рассказывает эту историю впервые.
— Не знаю, — пробормотал Курант. — Я вдруг понял, что смотрю сам на себя, но у меня, у того, на которого я смотрю, нет глаз. Вместо них кровавые ямы. Затем я, второй я, который мог видеть, повернулся к стене и сделал тот самый последний шаг. А потом все погрузилось во тьму. Я пришел в себя через несколько дней. Хара сказал, что проснулся от того, что я, весь в крови, хрипел и ползал вокруг костра. Он не поверил мне. Или сделал вид, что не поверил. Тогда я еще не мог различать по голосу: лжет человек или говорит правду.
Самана заплакала. Нега вовсе зарылась лицом в рукав грязной рыбацкой куртки Лука. А Курант вдруг рассмеялся:
— Знаете, что оказалось самым трудным слепому молодому воину, одному из лучших воинов клана Смерти? Лишившись глаз, он лишился возможности плакать. А этого на первых порах ему очень хотелось…
Тот день так и закончился. Темнота упала на воды Хапы, и вся Салпа погрузилась в тишину. Продолжали шуметь весла, но Нигнас так и не поставил парус, потому что ветер снес бы струг в сторону. Хилан превратился в рассыпанную у горизонта пригоршню огней, а на том берегу, к которому правили гребцы, огонь был всего один. Он колыхался неровным язычком, словно предупреждал, что впереди опасный берег Дикого леса, и вольные выгребали против течения, чтобы избежать нежелательной участи его гостей. Но струг оставил огонь слева от себя, справа стали раздаваться крики ночных птиц, запахло чащей, и Лук понял, что корабль вошел в русло Блестянки. Потом Лук уснул.
С утра день пошел как обычно, разве только вместо утренней разминки Курант посоветовал Харасу и Луку сесть на весла и хорошенько размять спины и руки. Гребцы встретили предложение о помощи смехом, но, когда двое, как выразился Нигнас, мальцов показали, на что способны привычные к нагрузкам молодые тела, шутки умолкли. Самана, Нега и начинающая приходить в себя Лала занимались весь день стряпней, освободив от этой обязанности Нигнаса, но, когда вдоль русла Блестянки подул ветер, тот поставил квадратный парус и дал отдых и гребцам, и Харасу, и Луку. Курант позвал сыновей на корму, где перед ним лежали четыре меча. Один, тот, по которому провел когтем сиун, на глазах обращался в прах. Ржавчина съела его за день так, словно он был оставлен на неделю в кислоте. Второй, который Лук получил взамен сломанного, был слегка побитым, но все еще оставался отличным хиланским средним мечом. Он явно не требовал чрезмерных усилий для того, чтобы привести его в порядок. Третий, старый меч Куранта, по-прежнему прятался в украшенных резьбой и стальными кольцами старых деревянных ножнах. Четвертый, которому Палтанас уделил целый год, лежал в стороне. Вряд ли Лук обратил бы на него особое внимание, если бы увидел такое оружие на поясе у какого-нибудь воина. Разве только подивился необычности навершия и скромности гарды.
Курант повернул к Луку незрячее лицо, и тот понял, что старик уже выпытал у Неги обстоятельства посещения дома кузнеца.
— Но ведь ты тоже не просто так направлял повозку по городам Текана, — пробурчал Лук. — Думаешь, я не догадывался, куда ты иногда уходил с Харасом? А твоя левая рука? Наверное, один из воинов оказался не так уж и слаб?
— Не позволяй жажде ослепить тебя, — заметил старик. — Любой жажде. И жажде мести в том числе. Я сейчас не об этом убийстве говорю, хотя мой совет годен на каждый день. Помни, никто не удерживает тебя от битвы с врагом, но все, что ты делаешь после его смерти, должно быть обращено либо на твою безопасность, либо на то, чтобы вырастить ужас в тех твоих врагах, кто еще жив. Главное, чтобы оно не было использовано для утоления мерзости внутри тебя.
— Разве внутри меня есть мерзость? — спросил Лук.
— Мерзость есть в каждом, — вздохнул Курант.
— Я сделал это с тем ловчим, чтобы вырастить ужас в своих врагах, — твердо сказал Лук. — Хотя и не осознавал этого тогда. К счастью, мне удалось легко с ним справиться.
— Все должно быть продумано и подготовлено, — проскрипел старик. — И даже когда твой противник слаб, никогда не рассчитывай на его слабость.
— Слабых противников не бывает, —
