Я несу ключи! — ворчал сторож, который старался успеть за мной.
Но я не могла ждать. Не могла. Я сиганула через забор, но соскользнула неудачно и разодрала руку. Но и этого я не заметила. Снег шел, размывая улицу, хлопья оседали на ресницах, запутывались в волосах. Я шла на звук, когда увидела ее. Моя мулаточка лежала на белоснежном покрывале снега. Ее глаза закатились, а из рта шла белая пена…
— Галя! Галя, дыши! Скорую! Вы вызвали скорую? — я упала в сугроб рядом с ней, но она не шевелилась. Она не шевелилась. Темная кожа стала отливать серым цветом, а пена шла и шла. Я старалась ее вытирать. — Не смей умирать! ТЫ должна мне! Я столько контрольных написала за тебя! Галочка! Не бросай меня!
Я держала ее на руках, стараясь привести в сознание. Я не могла поверить, что можно вот так быстро умереть, что можно просто покинуть мир и оставить меня одну! Снег шел все сильнее и сильнее, хлопья падали на мои горячие щеки и таяли, скатываясь каплям слез… Слезы падали на лицо моей птички, но она не шевелилась. Она сдалась.
Больше я ничего не помню… Меня увезли в больницу вместе с ней. Я почти час сидела в сугробе, сжимая ее тело… После больницы моя жизнь довольно сильно изменилась. Я возненавидела всех! Директрису, сторожа, который еле ковылял, этот ужасный забор. И этот снег! Я терпеть не могу снег! И эти дети… они стали еще больше таращиться на меня. Кто-то смущенно кивал, а многие просто обходили стороной.
Меня отправили на консультацию к психологу. И сидя на одном из сеансов тощий дядька в очках спросил: «Было больно?» Я отвернулась к окну, за которым опять шел этот гребаный снег.
— Вам было хоть раз больно так, что вы не могли понять, откуда боль… Что болит? Болит ли это сердце, голова, рука, нога? Эта боль змеей сковывает тело, вызывая взрыв адреналина. Я сидела в снегу, не чувствуя холода, не слыша криков, не видя света. Я смотрела в ее безжизненные глаза и ощущала странное чувство… Нет. Вопрос неправильный. Спросите лучше, насколько мне было больно?
— Хорошо, Мирослава, насколько Вам было больно? — дядька снял очки и стал мусолить дужку.
— Мне было больно жить! Мне было больно дышать. Кислород, как колючий снег, изнутри резал горло, нос и тяжелой гирей падал в легкие. Я чувствовала, как кровь царапает вены изнутри. Я чувствовала, как сердцу тяжело колотиться. Каждый удар моего сердца болью отдавался в моем теле… Каждый мой орган стонал от боли! И единственное, о чем я мечтала — умереть! Мне нужно было обнять мою птичку. А у меня остался только шрам на руке… Как напоминание. Но мне этого было мало! Я сделала татуировку поверх шрама. Чтобы помнить, чтобы никогда не забывать, что я тоже могу сдохнуть, как собака под забором, корчась от боли и холода!
Глава 21
Мирослава
Мне было плохо. Я лежала в ванне, горячая вода покрывала каждый сантиметр моей кожи. Я не знаю, почему поехала с ним. Может, нужно было убежать и уехать? Может, нужно было настоять и обезопасить свою семью? Они не заслуживают того, чтобы заниматься моими проблемами. Но с другой стороны, я была рада, что Кира не увидела мою записку, я была благодарна Никите, что он выслушал. Я не могу больше это носить в себе. Я не могу. Мне всего 18 лет, я еще так молода, чтобы решать проблемы. Я хочу ходить в институт, отпрашиваться в клуб и в последний день сдавать сессию. Боже, я хочу простоты… Пена скользила по моей руке, обнажая птичек. Боль ушла…
Никита обнял меня и посадил на перила. Его серые глаза были такими холодными, словно гранит. Он прижался ко мне своей мощной грудью, хороня в своих объятиях. Он уткнулся носом в мои волосы и громко выдохнул. Мне было так жаль, что не могу видеть его глаз. Я знала, что он спрятался. Он — человек, он не может не испытывать эмоций. И ему тоже было больно.
Я не говорила ему ничего только потому, что знала, что много значу для него, а значит, это причинит ему боль. А я не хочу, чтобы ему было больно! Только в его объятиях мне не страшно. Никита стал целовать мою шею, едва касаясь кожи. Его быстрые поцелуи укрощали мое тревожное сердце, ритм замедлялся, а легкие старались начать дышать. Странно знакомый звук резанул слух, я почувствовала, как мой джинсовый комбинезон падает. Да! Точно, это то, что мне нужно! Никита поддел низ моей футболки пальцем, и она полетела на пол. Мне стало жизненно необходимо прислониться, ощутить его кожу, вдохнуть, ощутить его СВОИМ… Моим… Он мой! Я стала жадно расстегивать его рубашку, проклиная того, кто придумал все эти мелкие пуговицы. Он приподнял меня за попу и стал стягивать ставший бесполезным комбез, я обхватила его ногами за талию и с удовольствием стала смотреть на наше отражение в стекле тонированного окна. Его плечи шевелились, заставляя крылья оживать, а каждый мускул, перекатываясь под кожей, делал рисунок перьев объемным. Орел, еще одна птичка… Еще одна птичка… Моя птичка…
С того момента, как я открыла душу перед Никитой, я его не видела. Он писал мне, по вечерам мы говорили по телефону, обсуждая совершенно посторонние темы. Он запретил мне появляться в городе, сказал, чтобы я ни о чем не переживала, что все будет хорошо. Я не уверена, но я пообещала, поэтому мне ничего не остается, как продолжать хранить спокойствие.
Я превратилась в наркоманку, по вечерам у меня начиналась ломка, которая выворачивала каждую мою косточку. Мне просто нужно было увидеть его. Мой живот начинал пульсировать даже при одной мысли о нем. Я помню его запах, его резкий рельеф мышц, его упругая попка, узкие бедра… Я вспоминаю каждый сантиметр его тела. Я помню его щетину, мне нравится его щетина, помню мягкие волоски на груди… А грудь? О черт! Его грудь… Боже! Только не с утра… Мои руки стали скользить по телу, направляясь к пульсирующей плоти. Мы обе нуждалась в нем, еще ни разу в жизни я не зависела так от мужчины. Я сдаюсь! Мне нужна разрядка, мне нужно…
— Мир, ты чего с самого утра лежишь в ванне? — рыжая голова Киры появилась в приоткрытой двери.
— Я вчера вечером плавала, а теперь все мышцы стонут! — я почти сказала
