неистов, – она даже начинала сочиться из-под дверей. Моя семья была слишком бедна: отец – калека, без ноги после давней войны; мать стара и слаба; все младшие померли в детстве, кто от лихорадки, кого лошадь затоптала… А у короля на службе – лучшее жалованье. Единственная возможность помочь своим старикам, сделать сытыми хотя бы их последние годы.
Али вздохнула. Ей понятна была тяжесть, с которой тюремщица говорила о своих родных и желании сделать их жизнь проще.
– Но неужели служить такому королю – разумная цена? – спросила девушка, уже не стараясь подбирать слова помягче.
– Вначале, когда я поступила на службу, все было хорошо. Я охраняла дворцовые ворота и так заботилась о сохранении жизни короля. Я была ему предана – потому что это суть любой службы. Нескольких непрошеных гостей я… обезвредила. И зарекомендовала себя. Через два года меня перевели. В тюрьму. Не в эту – в другую; у старого короля их было по всему городу что твоих мясных лавок… Там меня обучили новому ремеслу: разговаривать с предателями, добывать информацию, признания. Пытать. Мучить. Казнить.
Али прикрыла рот рукой, чтобы не издать ни звука, продолжая слушать дальше.
– Скрыть от родителей не получилось. Жалованье стало больше – значит, и им я больше отсылала. В письме мать расспрашивала, как карьера складывается. Ну я и рассказала. Отец не выдержал. Не смог. Заявился к королю. Не знаю уж, как он на костыле-то, на какой телеге добирался, как выбивал встречу… Стражники другие говорили: пал ниц, молил избавить его дочь, ну то есть меня, от такой подлой должности, просил уволить из армии… Но король ему отказал.
– Отказал?..
– Да. Его запороли кнутами в подвале в тот же день. Мать не выдержала горя – и вскоре тоже… ушла.
Али наполнилась чужой болью.
– Но почему ты осталась на службе?
– Мне некуда было больше идти. У меня ничего не осталось – ни семьи, ни самой себя. Мои руки могли только бить, душить и держать оружие. У меня почти не осталось собственных мыслей и чувств – только готовность слушать команды. Я стала солдатом. И была готова вынести любую боль – даже боль от потери отца. Меня позвали в тот день в подвал. Стражники крепко держали меня, запрещали закрывать глаза – я должна была видеть каждую секунду смерти своего отца, потому что мой отец был мятежником. За каждый свой крик получала удар. И я перестала кричать. Король сломал меня, а потом собрал заново – и получил своего идеального воина.
Этот разговор казался Али нереальным. Они вели его, не останавливаясь, и от размеренного ритма шагов словно укачало. Глаза не видели ничего, бесе да велась будто с пустотой, с доносящимся из мрака голосом. Девушка не заметила, как страх за свою жизнь и дрожь будто немного померкли от грубоватой искренности тюремщицы – шероховатой и бугристой, как стены этих казематов. Она рассказывала свою историю просто, не пытаясь скрасить, скрывать неприглядность, юлить или выглядеть лучше, и почему-то вызывала этим симпатию.
– Вы говорите, чувств у вас не осталось. Но, мне кажется, это не совсем правда. Думаю, вы до сих пор злитесь на короля.
– Да. Злость и ненависть – это то, что поддерживает во мне жизнь, – подтвердила она. – Я продолжала хорошо показывать себя на службе и в итоге возглавила тайную службу короля, а потом и эту тюрьму. Я и есть тюрьма. Я и есть злость. Это моя суть. Старого короля давно нет, а я – по-прежнему здесь. Он умел ковать верных солдат. В этом ему не было равных.
Дальше они шли молча. Да, Али была наслышана от Илисса и жителей улиц о нраве короля, но и представить не могла, что его трон буквально стоял на вершине огромной горы искалеченных тел и загубленных жизней. В девушке вспыхивали, сменяя друг друга, гнев и страх. Тюремщица остановилась, поскрежетала чем-то железным – и Али ослепла от боли: вспыхнул факел.
– А почему, кстати, вы не взяли с собой тот фонарь, с которым зашли ко мне в клетку?
– Коридор тюрьмы должен быть полон тьмы. Ника кого света заключенным. Они должны потерять счет часам, дням, месяцам и годам. Им это уже не пригодится. К тому же человек, забывший, как течет время и как горит свет, всегда охотнее дает показания.
– Так это пытка, – догадалась Али.
– Как и всё здесь.
Али хотела спросить, почему же тюремщица все-таки зажгла факел, но все стало ясно без слов: женщина сняла с пояса увесистую связку ключей, сделала еще два шага вперед, отомкнула замок и распахнула дверь. Али подалась вперед и, не веря своим глазам, бросилась в родные объятия, буквально повисая на Казе.
– Ты в порядке? – одновременно спросили они и с облегчением выдохнули.
Али чуть отстранилась от Каза, все еще обвивая его шею руками, и увидела привычную усмешку.
– Это я планировал тебя спасти, – пояснил он.
– И как успехи?
Каз сердито посмотрел на нее, и Али поняла, как ей этого не хватало. Тюремщица права: в этом месте времени будто нет. Их не так давно разлучили – а казалось, прошла вечность. Али только сейчас поняла, насколько боялась больше никогда его не увидеть. От этой мысли вдруг стало неловко, и Али отпрянула от Каза – так же стремительно, как когда начала обнимать его.
– Человеческие женщины странные, – заключил парень и наконец заметил тюремщицу. И сразу уточнил, чтобы знать, к чему готовиться: – Вы помогаете нам? Или ждать худшего?
– Пока не решила, – ответила она, покручивая связку ключей на двух сложенных пальцах.
Али только сейчас поняла, что не знает имени тюремщицы – что становилось неловким, особенно после такой откровенной истории, рассказанной ею.
– Как вас зовут? – спросила Али и вновь почувствовала, как страх наполнил ее. – И почему помогаете?
– Я Рази. И уже сказала: мальчик из Ночного Базара поможет мне попасть туда.
Каз издал неопределенный гортанный звук. Али и Рази посмотрели на него.
– Не хочу разочаровывать, – сухо и грустно произнес он. – Но теперь я мальчик не из Ночного Базара. Я застрял здесь, в мире людей.
– А что, если я скажу, что знаю выход? – буднично спросила Рази.
– Выход откуда? – всполошилась Али. – Точнее, куда? Точнее…
Но тюремщица ее перебила.
– Выход из мира людей – в мир Ночного Базара, – веско сказала она, хмыкнула и вновь начала покручивать ключи.
Али готова была поклясться, что услышала, как громко и глубоко застучало сердце Каза.
* * *
…В комнату, о которой никто не знал, постучали. Но незваный
