вы оба правы. – Я взяла ее за плечи и развернула к себе. – Мы растем, думая, что где-то там есть такие большие дедулины часы с боем, отсчитывающие время, под которое марширует вселенная. – У меня у самой пульс зачастил, но я умяла большую часть волнения внутрь. – Но это реально не так. У нас у всех есть свои собственные часы: одни тикают быстрее, другие медленнее. И чем быстрее ты движешься, тем медленнее твои часы тикают в сравнении со всеми прочими.
Я ткнула пальцем в салфетку.
– Поскольку Тони был в едущей машине, он наблюдал то же явление, что и ты, но в два раза быстрее…
Я сделала паузу, чтобы следующая мысль бабахнула как следует.
– В машине прошло меньше секунд. Это значит, что для них с Поппи прошло меньше времени, чем для тебя. В буквальном смысле слова. Когда время вот так замедляется, это называется растяжением времени. В реальной жизни такое происходит сплошь и рядом, просто эффект слишком крошечный, чтобы мы это заметили. Но если тебе удастся развить околосветовую скорость, заметить получится. Ты увидишь, что время сделается совсем медленным, как едва текущая струйка воды из крана.
– А ты изменилась, Риа, – сказала она лишь наполовину в шутку.
Судя по физиономии, она успела перейти от любопытства к подозрительности, а когда – я пропустила.
– Вот еще. – Я отвернулась к полю, пока она не учуяла, как мне на самом деле не по себе. – Ты спросила, я ответила.
Она и так уже прожевала Линфорда и кое-как продралась через физику – для одного дня по-хорошему хватит. Выдавать на-гора, что салфетка имеет какое-то отношение к моей матери, было бы уже слишком. И я самой-то себе еще не отважилась этого сказать – вслух, по крайней мере. Нелепо же звучит, в самом деле. Любой шанс может схлопнуться, если выпустить его на свет слишком рано.
Я прямо загривком чувствовала, как Оливия пялится на меня, анализирует, оценивает – но виду не подала.
– И чтобы втереться в доверие к доктору Эссо, все это было реально полезно.
Она тоже не подала.
– Что ж, это честная игра.
И добавила после долгой паузы:
– Но когда он начнет завлекать тебя в секту, не говори, что я тебя не предупреждала.
Судья объявил конец игры.
Три – ноль.
Трибуны со счастливыми фанатами Dons вопили и хлопали. Мы встали и двинули к выходу.
Просачиваясь сквозь толпы к дверям, она вдруг повернулась ко мне.
– Один последний вопрос, сис.
Я напряглась, надеясь, что каплю пота у меня на лбу она не заметит.
– Это ваше замедление… растяжение времени, или как ты там сказала…
Я кивнула, испустив внутри гигантский вздох: допрос на личные темы наверняка всё. С остальным я уж как-нибудь справлюсь.
– Ты сказала, что растяжение времени заметно, только когда ты близок к скорости света. А что происходит, когда ты реально ее достиг? Что будет со временем тогда?
Единственное, что движется со скоростью света, – это сам свет. Чтобы добраться от Земли до Солнца, ему нужно восемь минут – так написано в учебнике. Но если чем больше скорость, тем короче время, сколько займет такое путешествие с точки зрения самого света?
– Я думаю…
Первый же пришедший в голову ответ был настолько странный, настолько экстремальный, что…
Ну, нет. Не может быть.
Но чем сильнее я сопротивлялась, тем ярче слепила глаза истина: для света путь в девяносто миллионов миль совершается в мгновение ока.
Для света пройдет… не пройдет нисколько секунд.
– Я думаю, оно остановится, – произнесла я и сама испугалась выскочивших изо рта слов. – Время остановится.
Глава 11
Эссо. Сейчас
В тубзике всегда иди в последнюю или предпоследнюю сральню. Это правило всегда мне верно служило – сколько я себя помню. К несчастью, оба нужника на первом этаже Пенни-Хилл были до крайности замызганные. Даже дай я себе труд вытереть сиденье, все равно был пятидесятипроцентный шанс, что стоит тебе сесть и поднять глаза к небу, как оно тут же наполнится летучими комьями мокрой туалетной бумаги, метящими прямиком тебе в рожу. А когда ты подтянешь порты и откроешь дверь, посмотреть, какого хрена, старшеклассников уже и след простынет.
Из-за небольшой проволочки с прямым попаданием в меня «Рейндж-Ровера» в школу я прибыл на двадцать минут позже нужного. Хорошо еще, что Пёрди, увидав меня как есть, слегка ушибленным и изрядно помятым, оставила меня в покое. До обеда все равно оставалось еще два часа, так что пришлось выговорить себе «можно выйти» у географички и удалиться в кабинку – вытрясать мозги. Бедная псина, которую соскребали с дороги, когда я уходил, отбросила длинную мохнатую тень на все мое утро. Ну, и плюс еще Ди и Резня, зажимающие меня в угол, никак не шли из головы – а ну как оно правда сбудется?
Хотя подробности видения уже начали тускнеть (и на том спасибо!), оно все равно крутилось в голове снова и снова: вот эти двое надвигаются на меня… градины стучат вокруг… Пекхэмская библиотека на фоне маячит. Уже не в первый раз за утро я чувствовал, что теряю контроль. Может, у нас с отцом все-таки было много общего. Мысль вроде бы проходная, но на ней я застрял. Это место, которое мне приснилось после аварии… очень уж оно походило на то, что он там у себя в тетрадке царапал. Верхний мир или типа того. Там же вроде как раз было про то, что время выглядит по-другому? Кажется, он даже черным по белому написал в одном месте про «скрытую энергию»… а во сне всю дорогу была эта жара, непонятно откуда исходящая. Что, если машиной меня вышибло из той «пещеры», про которую он на первой странице толковал?
Я потрогал больную сторону черепа. Меня очевидным образом глючило. Отцовские слова лепятся туда, где им совсем не место. Но даже каша в голове не объясняет всю эту шнягу с «Престон! Нет!!!». Никак не объясняет. Стоило только этому предвидению сбыться, у всего остального тоже выбора не осталось – стало реальным как миленькое.
Может, подумал я, улыбаясь и попутно заглядывая в следующую кабинку, отец был не такой уж и чокнутый. Может, он и тогда уже знал, что нечто подобное может случиться, и попытался меня предупредить. Но даже если это и не так, мне все одно имеет смысл не попадаться Ди и Резне. Я на самом деле еще из автобуса – просто на тот случай, если дерьмо окажется реальным – отправил СМС Спарку и выдохнул от облегчения, когда буквально секунду спустя от него пришло: «Брикстонские седня в Нарме? Больше ничо не говори». Четыре коротеньких слова, но приглядись получше и увидишь целую вселенную ненависти в промежутках между ними. Смешно – всякий раз, стоило мне кому-то
