11: 1 («И произойдет отрасль от корня Иессеева, и ветвь произрастет от корня сего»)[299]. В свете этой гипотетической цепочки цитат (Ис 53: 2, 9: 6, 11: 1) младенец, происходивший, истинно или предположительно, от Давида, мог быть идентифицирован с истолкованным в мессианском ключе образом «раба Божьего» и сопоставлен с «агнцем» (Ис 53: 7), который «понес на Себе грех многих» (Ис 53: 12). Как и в случае Ис 7: 14, цепочка восходила к искаженному переводу, опиравшемуся на мессианское прочтение этого места, – которое, возможно, было связано со строгой герменевтикой, основанной на сопоставлении схожих отрывков[300]. Трудно избавиться от ощущения, что предпосылки евангельских повествований были заложены в среде эллинистического иудаизма Александрии, в которой возникла Септуагинта – сначала перевод Торы, а затем исторических книг и книг пророков (перевод книги Исаии датируется периодом с 170 по 150 год до н. э.)[301].
В Мф 12: 15–21 уподобление Христа «рабу Божьему» подано напрямую, со ссылкой на стихи Ис 42: 1–4, процитированные по этому случаю по одному из переводов, отличных от Септуагинты:
Фарисеи же вышедши имели совещание против Него, как бы погубить Его. Но Иисус узнав удалился оттуда. И последовало за ним множество народа, и Он исцелил их всех и запретил им объявлять о Нем, да сбудется реченное чрез пророка Исаию, который говорит:
СЕ, РАБ МОЙ (Ecco, il mio servo), Которого
Я избрал,
Возлюбленный Мой, Которому благоволит
душа Моя;
Положу дух Мой на Него,
И возвестит народам суд;
Не воспрекословит, ни возопиет,
И никто не услышит на улицах гóлоса Его;
Трости надломленной не переломит
И льна курящегося не угасит,
Доколе не доставит суду победы;
И на имя Его будут уповать народы[302].
Матфей вновь усматривает в событии, о котором он рассказывает, исполнение пророчества[303]. Говоря о событии абстрактном, а не сверхъестественном, как непорочное зачатие Христа Марией, было бы поспешно, конечно же, заключать, что пророчество породило соответствующий элемент повествования. Отсылка к Ис 42: 1–4 могла быть чисто декоративной. Однако применительно к описанию страстей Христовых эту гипотезу можно смело исключить. Иисуса оскорбляют, плюют в него и бьют (Мк 10: 34, Мф 26: 67, 27: 26) по схеме из плача «раба Божьего» (Ис 50: 6):
Я предал хребет Мой биющим
И ланиты Мои поражающим;
Лица Моего не закрывал
От поруганий и оплевания.
Параллели подобного типа многочисленны. Порой связь с Второ-Исаией не столь прямолинейна, но при этом более глубока, как в случае со сценой появления Иисуса в претории (Ин 19: 5):
Тогда вышел Иисус в терновом венце
и в багрянице. И сказал им Пилат:
СЕ, ЧЕЛОВЕК (Ecco l’Uomo).
Христианская традиция (Деян 8: 6 и далее, 3: 13) сразу же заметила, что возвышенная идея осмеянного и униженного мессианского царя подразумевает описание «страждущего раба» в Ис 53: 2–8:
Нет в Нем ни вида, ни величия;
И мы видели Его,
и не было в Нем ни вида, который привлекал
бы нас к Нему.
Он был презрен и умален пред людьми,
Муж скорбей и изведавший болезни,
И мы отвращали от Него лице свое;
Он был презираем, и мы ни во что ставили
Его. <…>
Он истязуем был, но страдал добровольно,
И не открывал уст Своих;
Как овца, веден был Он на заклание,
И, как агнец пред стригущим его безгласен,
Так Он не отверзал уст Своих.
От уз и суда Он был взят[304].
Иисус также «не открывал уст Своих». Его молчание в ходе процесса (Мф 26: 63, Мк 14: 61, Ин 19: 9) – это немое эхо «раба Божьего» из Ис 53: 7:
Как овца, веден был Он на заклание,
И, как агнец пред стригущим его безгласен…[305]
То, что изменивший историю мира образ Иисуса полностью соткан из отсылок к «рабу Божьему» из Второ-Исаии, не оставляет сомнений. Столь же очевидно и то, что это сопоставление учитывали и составители Евангелий. Однако был ли в этом убежден сам Иисус? Иоахим Иеремиас, следуя по пути, указанному Гарнаком, утверждал, что эпитет «παῖς θεοῦ» применительно к Иисусу первоначально значил «раб Божий», а не «сын Божий»; что проповедь Иисуса как «раба Божьего» подразумевала, что «с самого начала он описывался как раб Божий, предсказанный в Ис 42 и 53»; что это унизительное в социальном смысле сравнение, связанное с очень древней традицией, встретило резкое сопротивление первых христианских церквей и в конце концов исчезло; далее он заключал, основываясь на почти несомненных уликах, что и сам Иисус считал себя «рабом Божьим», о котором пророчествовал Второ-Исаия[306].
Подобные попытки выделять в тексте Евангелий пассажи, не затронутые редакторским вмешательством и потому позволяющие восстановить, что думал о себе сам Иисус, неизбежно наталкиваются на серьезные затруднения. В числе последних и возможность, явно Иеремиасом не обсуждаемая, что первоначально составители Евангелий имели дело с серией отсылок, основанных на образе «раба Божьего» у Второ-Исаии и, вероятно, опосредованных Септуагинтой, и лишь затем преобразовали их в совершенно независимое повествование, в первую очередь при описании страстей, личности и дел Христа. Одного примера будет достаточно, чтобы прояснить значимость этой гипотезы. Ученые уже подчеркивали, что арамейское слово «talja’», «раб», также означает «мальчик» и «агнец». Эпитет «Агнец Божий», которым Иоанн Креститель наделяет Иисуса (Ин 1: 36) и который подготавливает признание мессианской природы Христа (Ин 1: 41), был, по мнению Иеремиаса, результатом искаженного перевода на греческий язык амбивалентного в лингвистическом смысле арамейского выражения «раб Божий»[307]. Однако, разумеется, речь не идет об изолированном случае такого перевода. Евангелист подспудно откликается и на эпитет «СЕ АГНЕЦ БОЖИЙ», упомянутый в конце сцены распятия (Ин 19: 31–36).
Но как тогда была Пятница, то Иудеи, дабы не оставить тел на кресте в субботу, ибо та суббота была день великий, просили Пилата, чтобы перебить у них голени и снять их. Итак пришли воины, и у первого перебили голени, и у другого, распятого с Ним. Но, пришедши к Иисусу, как увидели Его уже умершим, не перебили у Него голеней. <…> Ибо сие произошло, да сбудется Писание: кость Его да не сокрушится.
Этот пассаж, если воспринимать его буквально, непонятен: нам ничего не известно о том, чтобы осужденным на распятие, стремясь приблизить их гибель, ломали голени[308]. Объяснение следует искать в другом месте: в отрывке Писания, к которому отсылают процитированные слова из Евангелия, – Исх 12: 46. Среди божественных предписаний, касающихся Пасхи, находим следующее:
В одном доме должно есть ее, не выносите мяса вон из дома, и костей ее не сокрушайте.
Джозеф Хеннингер блестяще показал, что запрет ломать ноги жертвенным животным как в семитской среде, так и на более широких (фактически евроазиатских) географических и культурных пространствах ассоциировался с кругом верований о воскресении[309]. Между тем к перенесению на Иисуса стихов Исх 12: 46 должна подталкивать еще одна отсылка: «Он хранит все кости его; ни одна из них не сокрушится» (Пс 33: 21)[310]. Аналогия между «рабом Божьим» и агнцем из Ис 53: 7, усиленная сопоставлением жертвенного ягненка из Исх 12: 46 с гонимым праведником из Пс 33: 21, привела к появлению в тексте этой детали: ноги Иисуса остались целыми.
Сразу за этим евангелист Иоанн
