и не подумал испугаться. Он счастливо доложил:
– Господине благословит нас своим семенем!
– Что сделает?!
Едва не задохнувшись от бешенства, ведьма оттолкнула мужика и распахнула дверь.
Вот уж не думала, что то, что предстало ее взору, заставит колени подогнуться в бессилии. Рьян лежал на огромном ковре, сшитом из звериных шуб всех мастей. А седлала его девка, и длинные волосы были единственным, что прикрывало ее наго ту. И, словно того мало, по краям шкуры сидели, ожидая своей очереди, еще две девицы. На щеках их пылал румянец, тонкие руки пытались прикрыть угловатые, едва сформировавшиеся в женские тела. Йага хотела молвить что-то. Что-то обидное и злое, что больно укололо бы северянина. Но язык отнялся. Она попятилась, свалила глиняный светец у двери. Светец разбился вдребезги на мелкие осколки, и только тогда Рьян заметил ведьму.
Глава 10
Пламень
Справедливо будет рассказать, что не от большой охоты Рьян пошел в комнатушку под алтарем. Медвежий сын раскланивался перед ним весь вечер, так и эдак намекая, что ночь господине может провести в божьей ложнице и то станет для них великой честью и дорогим подарком.
Подозрительный северянин вначале ожидал подвоха. Мало ли какие у них тут обычаи? Вождь вон в медвежьей шкуре ходит, так что, может, для них самой большой честью станет вспороть ему брюхо. Но, когда лесная ведьма закончила трапезу и убежала на женскую половину дома, отчего-то стало все равно.
Ей-то, лесовке, нет дела до того, чем закончится ночь для проклятого. Он ее в селение провел, а дальше будь что будет. Знал ведь, что не след доверять колдовскому отродью! Знал, а снова купился на девичьи слезы и уговоры! На лбу бы себе написать, что одни беды от баб… И ничуть Йага не краше, чем, например, вот эта, с русой косой, что знай подливала ему медовуху. Или другой, что подсаживалась ближе и ближе, с обожанием смотрела и трепетала ресницами. Нет, ну ежели по правде, то волосы у местных девок не так густы, и загар ложил ся неровно, пятнами. И, когда как бы случайно девка с косой трогала кончиками пальцев его ладонь, кожа ее не обжигала, как уголь…
Рьян и не заметил, как чашу за чашей опрокидывал в себя медовуху. Он ведь здесь навроде скомороха. А и не только здесь. Что с двенадцатой зимы для названого отца был дорогим развлечением, что для медувинчан сейчас. И для Йаги тоже! Подумаешь, сжигает проклятье в нем все человеческое! Подумаешь, каждое утро Рьян боится глаза открыть и не вспомнить собственного имени! Для ведьмы он лишь тварь доверчивая и бессловесная. Хочешь в зверином обличье, хочешь в человечьем. И менять одно на другое можно сколь угодно. Приворожила ведь. Рьян вдруг со всей ясностью понял: приворожила. Быть не может, чтобы все мысли у молодца о лесовке были по доброй воле. И потому он не в силах противиться, когда она просит, потому медведь ее не порвал до сих пор, а щенком послушным ноги обнюхивает! Ну да ничего! Одна уже его приворожить пыталась, да слезла там же, где и села. И эту он вытравит из памяти, дайте только срок!
Потому ли он позволил Медвежьему сыну заболтать себя и отвести в ложницу? Или потому, что медовуха оказалась крепче обычного? Или попросту не надо было заливать пустоту под сердцем хмельным? Так или иначе, а под алтарь Рьян взошел по своей воле. И отчего-то совсем не удивился, когда вождь сказал:
– Ты богами нам послан, господине! Семя твое взрастит новых сильных медувинчан, что станут славить тебя! Одари же наш род своею благодатью!
Бородатый мужик согнулся в земном поклоне и спиной вперед вышел, а вместо него в божницу вплыли три девки. Одна с косой, что подливала брагу. Только волосы успела расплести и разложить по плечам. Две другие, что сидели рядом и глядели в рот северянину. Девки выстроились перед ним в ряд и по очереди скинули одежду.
«Семя… Ну я дура-а-а-ак…» – запоздало догадался Рьян.
– Будь милостив, господине! Подари нам сыновей.
Первая девка двинулась к нему, хоть и сразу видать, что с мужиком прежде не была ни разу. Но то с обычным мужиком, а здесь – сам отец рода! Честь!
Прелестница беспомощно замерла перед ним: сама не знала, что делать. Ждала, пока господине протянет когтистую лапу и сотворит нечто такое, о чем мечтает и чего страшится каждая. Но северянин… засмеялся. И только ему одному было ведомо почему. Потому что он, многажды возлежавший с женщиной, он, иным плативший, а иных бравший просто от скуки, он, давно научившийся отделять чувства от движения тела, пялился на голую молодую бабу и… не хотел не то что потискать, а и смотреть на нее. Красавицей, может, ни одна из вошедших не была, но девицы сияли очарованием молодости, которого ни у одной из женщин не отнять. И вот он глядел на них, а видел совсем другую. Гибкую, как лоза, до бронзы зацелованную жарким летним солнцем, со спутанными густыми волосами, в которых сам теряешься.
Девка подалась к нему, Рьян же отступил, запнулся о шкуру на полу и упал, продолжая смеяться и хватая ртом воздух. И горечи в том смехе было хоть отбавляй, но кто ж ее распробует?
– Господине?
Она неловко присела на корточки, потом, осмелев, оседлала мужчину. А тот задыхался от веселья. И надо же было именно тогда отвориться двери! Стоило их взглядам встретиться, как Йага развернулась и стремглав бросилась бежать. И Рьян, только что готовый вовсе никогда не вспоминать ее имени, одним движением скинул нагую девку и кинулся следом.
Ни испуганно отпрянувшего сына Медведя, ни пирующих медувинчан он уже не видел. Только гибкую фигурку, выскочившую во двор. Успело стемнеть, и здесь, за рекой, темнота была в разы гуще, чем в Черноборе, но проклятье сослужило добрую службу. Зрение и нюх обострились, запах лесовки повис в воздухе, и пойти по нему было не просто легко, а необходимо. Нагнал он ее на берегу. Ведьма стояла на краю мостков, таращась в густой надречный туман, а в белесой пелене не то плескал хвостом речной страж, не то игрались русалки. В голове мелькнуло страшное: вот сейчас сиганет в воду и поминай как звали, но Рьян тут же отбросил глупую мысль. Не станет ведьма топиться из-за какого-то мужика. Из-за него не станет.
Холодный сырой воздух пьянил похлеще медовухи. Потому
