те, под которые можно танцевать вальс. Она снова худая. На заднем плане слышен детский крик. Я с друзьями. Друзья со мной. Мы все в турпоходе. Мы с Зораном пьем в местном кафе. Славе, Николчо, Аргир и Томче толкают меня в снег, а потом мы все вместе мочимся на свои тени. Любица плачет. Она с группой детей в детском саду. Смеется. Я плачу. Она смеется. Я лежу, она стоит. Я один в незнакомой комнате. Комната, а я посередине. Посередине комната, а в комнате я… и потом вдруг из ниоткуда Марта…
— Эй, ты где… — воскликнула Веда, щелкая пальцами у меня перед носом.
— Бутылку, — крикнул я, и в моем голосе они оба заметили отчаяние.
Сразу после этого слово бутылка стало символом нашего отчаяния и наших пороков.
Я очнулся, оторвавшись от своих мыслей.
— Я здесь, со мной все в порядке. На чем мы остановились?
— Мы остановились на твоей финансовой незащищенности, из-за которой, ик, — сказал Божо, — ты, видимо, и очутился в этом месте и оказался в передряге, в которой ты сейчас.
— Нет, все не так, — говорю я, — зря вы снова на что-то тут намекаете.
Еще один такт, на этот раз семь восьмых, возвращает меня к ситуации с Мартой и касается ее финансового превосходства. На этот раз я сказал следующее вслух. Больше для того, чтобы оправдаться, или сам не знаю зачем.
— О том, что я не настолько неуверен и нетверд в финансовом отношении, свидетельствует следующий пример. Одна моя знакомая, о которой, кстати, я иногда думаю как о чем-то большем, и которая время от времени помогает мне после того, как Любица собрала свои шмотки, то есть она собрала мои и выбросила меня на улицу…
— И правильно сделала… — громко сказали двое.
— Так вот, моя подруга Марта, уважающая мои взгляды, работает в иностранной компании, которая нашей стране обеспечивает новые инвестиции, а тем самым — финансовую стабильность и психологическую уверенность в себе. Правительство говорит, что это хорошо, а она говорит, что это даже лучше. У нее высокая зарплата, а мое положение ухудшается день ото дня. По мере роста акций компании растут и запросы Марты. Они растут, а мои возможности удовлетворять их уменьшаются. И это ограничивает ее амбиции, которые можно свободно назвать безграничными.
Но. Согласно моему собственному анализу, она — рядовая личность, управляющая своей посредственностью, попавшей в сети неолиберализма, которые день ото дня становятся все более и более наполненными посредственностями. Мой друг говорит, что Марта очень находчивый человек, а я говорю, что, если бы я был женщиной, я тоже был бы находчивым и даже сделал бы карьеру.
Из-за этих моих вольнодумных взглядов, выраженных публично, я был назван свиньей.
— И правильно назвала… — вклинилась Веда, — только надо было добавить еще шовинистская.
— Насколько я помню, она потом и добавила!
— Дай ему договорить, — сказал Божо.
— Марта прошла специальные курсы по управлению посредственностью в особых летних лагерях глобалистов. По словам очевидцев, то есть выживших, в этих лагерях изучают и осваивают способы продвижения фиктивных ценностей. После такой специализации многие люди сами становятся фиктивными. Вот почему Марта фиктивная, она вымышленная.
Из-за этого моего мнения, которое я сообщил Марте, я однажды получил затрещину — как раз для того, чтобы я ощутил, что она реальность, а не фикция.
— Вот молодчина… — сказала Веда и глотнула из бутылки.
— Правильно она поступила, Оливер. Потому что, кто сидит на двух стульях… — сказал Божо.
Я воскликнул «бутылку».
Появилась бутылка.
Мы допились до Божьей кары, если вообще есть такая мера выпивки. Я повернулся к Божо, надеясь, что он не прочитает мои мысли, в которых я снова упоминаю Бога. Бутылку мы опустошили буквально за несколько минут. Очень хотелось пить, и она нам очень пригодилась.
Непонятно одно — откуда и как Веда вытащила еще одну бутылку.
Мы все продолжали смотреть на пустой экран, когда внезапно к двери приблизилась какая-то темная фигура. Мы тут же упали на землю. Я поднял голову и краем глаза наблюдал, что происходит перед витриной. Потом нам пришло в голову, что мы за стеллажами, и прятаться не надо, мы встали и посмотрели на экран.
21.
Перед витриной стоял нищий.
— Я знаю этого человека, — сказал Божо.
А потом то ли он, то ли я, кто-то из нас, или мы оба сразу рассказывали историю нищего, как будто он был нашим братом. Он живет в брошенном автофургоне на стоянке перед торговым центром. Божо говорит, что знает этого нищего по имени Гавриил. На самом деле он никакой не нищий, а по современной терминологии, социальный случай, у него есть своя история, и в ней говорится, что однажды, не так давно, у него так сильно зачесалась левая рука, и он так сильно ее поцарапал, расчесывая, что пошла кровь. Но счастье от того, что у него чесалась левая рука, было большим, чем боль, вызванная сильным зудом. Он был так счастлив, что начал всем подряд хвастаться, что у него чешется левая рука, и что это совершенно определенно означает, что в ближайшее время, а может быть, уже завтра, он найдет работу или получит деньги. Без вариантов. К нему сразу же пришли другие нищие и социальные случаи, которые стали выдавать себя за дальних родственников, с тем, чтобы, когда у него появятся деньги, и они могли что-то получить. Вскоре в окрестностях всем стало известно, что у нищего чешется левая рука, и этим обстоятельством заинтересовались даже некоторые политики и еще некоторые СМИ. Если мы с Божо не ошибаемся, то на первых полосах некоторых газет даже появились такие, например, заголовки «сегодня, когда у всех нас чешется только правая рука, есть человек, у которого чешется левая. Это знак того, что наше общество движется в правильном направлении и что нам издалека уже улыбается прекрасное завтра».
Божо сказал, что однажды и он лично посетил его в качестве официального периферийного юриста, но не потому, что у него нет денег, а чтобы показать, что он, Божо, интересуется социальными проблемами, которые не дают
