что от той радости не осталось ровным счётом ничего.
Он почувствовал досаду, внутри его поднялась волна — злобы, ненависти. К самому себе, к собственному бессилию и невозможности что-либо изменить. Вернуть.
Он упал на ложе из шкур лицом вниз и зарычал.
Он услышал себя не сразу, а когда услышал, то понял, что ему необходимо немедленно найти лекарство, которое поможет умерить боль, рвущуюся из его сердца наружу. Он знал, где будет искать — в собственном лагере: через минуту он покинет палатку и отправится на охоту. Когда его нож войдёт в податливое человеческое тело, в его собственное сердце вернётся покой.
Всё так и будет.
Или не так?
Волна Зова накатила неожиданно, он вскочил на ноги и схватил меч. Но шкуру при входе в палатку откинула всего-навсего знакомая рука слуги, в свете факелов Бессмертный увидел его улыбающееся лицо.
— Чего тебе?
— Мой господин, прошу прощения, что беспокою вас. Но вы только взгляните, кого мы поймали…
Слуга исчез так же внезапно, как и появился, правда, только на мгновение.
Со словами: «Он шпионил за нами», — слуга бросил к ногам своего господина связанного человека, одетого в рясу монаха-францисканца.
— Будь я проклят, если он поп.
Его господин некоторое время смотрел на пленника и молчал.
— Убирайся, — приказал, наконец, он своему слуге, — я разберусь сам.
Наёмник наклонился и перевернул тело Бессмертного, чьё неожиданное появление сохранило жизнь одному или даже нескольким воинам лагеря. Голова — приз несравнимо лучший, чем жалкая жизнь какого-нибудь смертного.
Света в палатке не хватало, но его оказалось достаточно, чтобы они узнали друг друга.
* * *
Дарий сидел на ложе и растирал запястья, Кронос стоял рядом с верёвками в руках — он только что снял их с тела человека, которого не видел несколько столетий.
— Сколько веков прошло с нашей последней встречи, Дарий?
— Пожалуй, лет двести. Не меньше. А что?
Кронос бросил верёвки и присел рядом.
— Если бы я увидел тебя во главе армии, я бы не стал задавать этого вопроса. А так вопрос напрашивается сам собой.
— Почему?
— Видимо, пока я воевал, что-то неуловимо в нашем мире изменилось, произошло нечто важное, значительное. Оно прошло мимо меня, и я его упустил.
— Откуда такие мысли, Кронос? Наш мир древний и старый, у него такие же древние и старые привычки. Мир не любит меняться.
— Но ты же изменился.
Губы Дария тронула улыбка.
— Да, я изменился. Но причём здесь весь остальной мир? Я всего лишь его часть, его незначительная часть.
— Ещё триста лет тому назад этот мир принадлежал тебе, Дарий. А теперь ты пытаешься уверить меня в своей ничтожности?
— Ну, целиком мне мир не принадлежал никогда.
— Пусть. Но почему сейчас ты отказался даже от половины его?
— Это довольно трудно объяснить. С одной стороны. С другой — очень просто.
— Тогда объясни. Растолкуй мне, куда исчезает жажда обладания — миром, человеческой жизнью? Куда?
— Трудный вопрос, Кронос. И я вижу, что ты сам пытался ответить на свой же вопрос.
— О да.
— Наверное, на поиск ответа было потрачено немало времени.
— И исписано много листов бумаги. Так я жду.
Дарий вздохнул и положил ладони себе на колени.
— А если я скажу, что ответа нет? Что тогда?
Кронос помолчал некоторое время, а потом опустился спиной на ложе и закинул руки за голову.
— Тогда, скорее всего, я захочу тебя убить. И в этом желании меня никто не остановит — я убью.
Он не мог видеть, как губы Дария тронула ещё одна улыбка — на этот раз в ней было больше света.
— Вот ты и получил ответ на свой вопрос. Жажда обладания миром и человеческими жизнями исчезает, когда уже не хочется убивать. Когда убийство превращает тебя из Бога в раба — и ты это понимаешь. Вчера ты был господин, сегодня — раб. Кому такое понравится?
— Так ты решил освободить себя?
— Да.
Кронос поднялся с ложа, кликнул слугу, приказав тому принести вина и еды.
— Дарий, я знаю, что ты голоден. Разделишь со мной ужин?
— Конечно. Почему нет?
Они ели молча, каждый был погружён в собственные мысли. Наконец, Кронос нарушил затянувшееся молчание.
— Я всегда восхищался тобой, Дарий, — тогда и особенно теперь. Я мог бы назвать тебя безумцем, но не назову. Для такого заявления я слишком хорошо тебя знаю. Но путь, на который ты ступил, труден как никакой другой.
— Да, он труден. Но в нём есть одно неоспоримое достоинство: он даёт свободу.
— Я знаю.
— Свобода, в свою очередь, даёт силы преодолеть все трудности.
— Твоя свобода отняла у тебя меч. Дарий, разве ты забыл, кто ты есть такой? Кто я такой? У тебя нет меча, у меня он имеется. И я могу им воспользоваться.
— Что в таком случае тебя останавливает?
— Ты. Ты и твой путь.
Впервые за весь вечер Дарий посмотрел на своего собеседника с некоторой тревогой.
— Могу ли я надеяться, что ты отпустишь меня?
— Можешь.
— Меня ждут в соседней деревне, умирающему крестьянину нужен духовник. Если ты не против, то я бы отправился туда прямо сейчас.
— Не стану тебя задерживать и даже дам тебе охрану. Последний вопрос, Дарий… Митос. Ты не знаешь, где он может быть?
— Не знаю. Мы не виделись очень давно.
— Жаль. Я часто вспоминаю его.
— Мне пора…
Дарий поднялся, на его лице было написано смущение.
— Кронос, я бы хотел поблагодарить тебя.
— Не стоит благодарности. Общение с тобой украсило мой вечер.
— И всё-таки… Я всего лишь бедный францисканец, у меня ничего нет, но…
Дарий опустил руку в карман сутаны и достал маленькое распятие на простом чёрном шнурке.
— На память — о вечере, ты сам сказал, что я его тебе украсил. И ещё… Мой путь, Кронос… Вдруг пройдёт время и он перестанет казаться тебе трудным.
— Я сохраню твой подарок. На всю жизнь. Когда мы встретимся в следующий раз, ты сможешь увидеть его на моей шее.
— Я бы предпочёл увидеть твоё сердце… Твоё обновлённое свободное сердце.
— А вот этого я тебе обещать не могу…
* * *
Кронос смог разыскать Дария лишь осенью 1993 года. Он зашёл в парижскую церковь Юлиана-бедняка, где ему сообщили о смерти отца Дария. Он закрыл двери храма за собой и вместе с ними закрыл своё сердце — навсегда.
* * *
В 1997 году в Бордо подарок Дария всё ещё был с Кроносом.
Шеннон Р. Хойт
(Shannon R. Hoyt)
Дорога в Дамаск
