расскажут, вздохнул про себя Димка Ветров, один из трёх студентов-практикантов, сидящих перед инженером в тесной аудитории. Во всяком случае, не сейчас, хотя Геннадий Борисович наверняка всё знает в подробностях. Кому как не ему, одному из ведущих инженеров проекта быть в курсе? И ведь не то, чтобы информация была запретной — поди, запрети что-нибудь, когда точно такие же работы ведутся и в Штатах, и во Франции, причём происходит это в рамках единой программы! — просто говорить и писать на эту тему как-то не принято. Глухая стена молчания, окружающая международную программу «Space trampoline» состояла по большей части не из прямых запретов, а из массы недоговорок и слухов той или иной степени абсурдности — и в них, как в болоте, тонули те крохи достоверной информации, до которых имел шанс докопаться неспециалист. А, поскольку это положение вещей поддерживалось по взаимному согласию всеми тремя сторонами-участниками, то действовала принятая система достаточно эффективно.
Во всяком случае — до тех пор, пока с Байконура, а потом и с мыса Канаверал во Флориде не были успешно осуществлены первые управляемые «прыжки» на орбиту. Теперь, как полагали все причастные к проекту (и Димка Ветров был совершенно с ними согласен) ситуация должна перемениться кардинальным образом. А пока — что ж, здесь они, группа студентов Московского Энергетического Института для того, чтобы проходить преддипломную практику по своей прямой специальности, а вовсе не для того, чтобы вести исторические изыскания. А уж что удастся услышать и осмыслить в недолгие свободные часы между заводом сжиженных газов (космодром потреблял чёртову уйму жидкого азота, кислорода и даже гелия), сидением в библиотеке и сном — это их дело. Никто ведь не запрещает задавать старшим товарищам вопросы — другой вопрос, согласятся ли те на них отвечать? И здесь Димке и троим его однокашникам, пожалуй, повезло — их руководитель практики оказался человеком словоохотливым, доброжелательным и, главное, сам интересовался историей всего, что связано с проектом «космического батута» и достаточно охотно делился этими сведениями с «подопечными». Вот и сегодня он устроил для них что-то типа импровизированной лекции в одной из комнатушек, примыкающих к библиотеке, и ни Димка, ни прочие студенты, и не подумали пропустить — и это несмотря на хроническое недосыпание и неумолимо накапливающуюся усталость. В течение тех полутора недель перед запуском, которые практиканты успели провести здесь, работать приходилось по двадцать пять часов в сутки; обедали студенты и их руководители сплошь и рядом на рабочих местах, а недолгие часы сна урывали на брошенных на пол в углу цеха матрацах. Ну ничего, теперь, когда всё прошло успешно и корабль выведен (заброшен, как тут предпочитают говорить) на орбиту, должно стать полегче. Вот и время появилось для лекций по истории вопроса — а это несомненный знак того, что нагрузка неуклонно снижается, оставляя время для дел, не относящихся напрямую к работе или подготовке диплома, который, между прочим, тоже никто не отменял.
Сегодняшняя лекция касалась больше технических аспектов проекта. А именно — невероятно сложному комплексу криогенного оборудования, обслуживающему потребности нового стартового стола — того самого «космического батута», гигантского сверхпроводящего бублика, в «дырке» которого и возникало то главное, ради чего городили весь огород. Неощутимая и неосязаемая, хотя и видимая глазом плёнка — не материальный объект, разумеется, и не плазменное облако, раскатанное в тончайший, куда меньше размера одиночного атома, блин, а скорее, комбинация силовых и ещё каких-то полей, названия которых у Димки не всякий раз получалось выговорить без ошибки. Плёнка эта именовалась «горизонт событий» и обладала тем свойством, что при прохождении через неё материальный объект перемещался в заранее установленную точку пространства, лежащую где-то очень далеко, на оси «бублика». Размер, вес объекта роли при этом не играли, «космический батут» с одинаковой лёгкостью отправлял на орбиту как одиночный болт, так и многотонный контейнер, наполненный сложнейшим оборудованием. Главная сложность заключалась в том, что в финишной точке этого «прыжка» перемещаемый объект обладал той же скоростью (и по вектору и по величине), какую он имел в момент пересечения «горизонта событий» — то есть гораздо ниже первой космической. А значит, должен был в полном соответствии с неумолимыми законами небесной механики, разделить судьба любого предмета, угодившего в гравитационную воронку планеты: снизиться и войти в разрежённые слои атмосферы и погибнуть там в огненном аутодафе. Однако, если предмет был достаточно массивным — его обломки имели шансы долететь до нижних слоёв, и если там в этом момент царил ночной сумрак — расцветить небо одной или несколькими огненными полосами.
Именно поэтому с помощью на орбиту отправлялись не просто контейнеры с грузом и пассажирами, а полноценные космические корабли — в советском варианте это были старые добрые «Союзы», серьёзно доработанные под новые задачи. «Космический батут» забрасывал корабль на орбиту, расположенную несколько выше орбиты станции. При старте кораблю придавалось ускорение при помощи блока твердотопливных ускорителей, так что «горизонт событий» он проходил с некоторой скоростью, далеко, впрочем, не дотягивавшей значения составляющих первой космической или так называемой «круговой» скорости. Этого требовало удобство дальнейшего маневрирования, но ни в коем случае не являлось обязательным — как объяснил студентам Геннадий Борисович, на стартовом столе имелось мощное гидравлическое устройство, подобное катапульте, способное при необходимости просто подбросить «полезный груз» на пару десятков метров вверх, сквозь «горизонт событий».
— Итак, оказавшись на орбите, корабль начинает снижаться, — объяснял он, вычерчивая на доске меловые кривые траектории корабля и орбитальной станции, и выписывая рядом с ними столбики цифр, означающие характеристики орбиты, вроде большой полуоси, склонения, аргументов перицентра и долготы восходящего узла. — При этом корабль разгоняется ещё сильнее, включаются маневровые двигатели, корректирующие полёт и обеспечивающие дальнейший разгон до.. кто напомнит, до какой величины?
— Семь и девять десятых километра в секунду! — торопливо отозвался Димка. — Первая космическая скорость, определяемая при помощи…
Не сомневаюсь, что вы это знаете, юноша, хотя на вашем факультете и не изучают небесную механику. — прервал его инженер — Впрочем, если мне память не изменяет, это входит в школьный курс физики, и я рад, что вы его не забыли. Так или иначе, вы, юноша… простите, запамятовал?..
— Ветров Дмитрий, группа Ф-1-72 — торопливо ответил Димка.
— Да, конечно, извините мою забывчивость. Так вот, Дмитрий, вы совершенно правы: набрав эту скорость, корабль ещё раз корректирует параметры орбиты. Далее следует стыковка, манёвр достаточно хорошо отработанный во время предыдущих полётов и нами, и американцами — но об этом мы с вами поговорим в другой
