Выходит, его не устраивала эта? В глубоких водах моей боли и горя стала зарождаться злость. В блестящей поверхности пепельницы я увидела свое отражение. Я поставила ее обратно на стол и отвернулась, но по поверхности моего эмоционального мира уже пошли круги ряби. Чего еще я о нем не знаю? И что мне теперь со всем этим делать?
Теперь я стояла, уткнувшись в Великий водораздел, и теперь моя смелость проходила испытание.
Я глянула на пустое металлическое кресло отца, с которого уже начала облезать красная краска, взяла бокал, допила остатки виски и встала.
Еще одна дочь. Зачем я себя обманываю — я не смогу так это оставить. Я не смогу выкинуть из головы то, о чем только что узнала. Значит, у меня остался только один путь: заглянуть в прошлое моего отца.
Утром я позвоню риелторам и откажусь от их услуг. Я сама просмотрю вещи отца и таким образом попытаюсь разобраться в его другой жизни.
ГЛАВА 13
Япония, 1957
Я плохо спала, проворочавшись всю ночь на пропахшем плесенью футоне, пока мои мысли сражались с демонами Баку, пожирателями кошмаров. Что, если Кико рассказала Таро о том, что обо мне узнала? Что, если здесь появится отец, чтобы вытащить отсюда и насильно вернуть меня домой? А если Хаджиме проигнорирует мое письмо, которое я оставила ему с охранником, и больше сюда не вернется? И от этой нелепой мысли мои глаза распахнулись.
Свет раннего утра отозвался в них резью. Поморгав, чтобы вернуть четкость зрению, я заново осмотрелась. Сырые пятна на кухонной ширме из рисовой бумаги и лужи на неровном дощатом полу. Прыткий гречишник пророс сквозь напольные доски. Я морщусь. Мне почти удалось убедить себя в том, что ужасное состояние дома было плодом моего воображения. Но действительность оказалась еще хуже, чем до того, как я уснула. Здесь все нуждалось в починке. Кривая дверь стучит о косяк, отклоняясь на дюйм, потом рывком возвращаясь обратно. В образовавшуюся щель просовываются ловкие пальцы и хватаются за край двери.
В испуге я вскакиваю, готовясь убежать. Вот только куда? Выход здесь только один, а в дверь может войти кто угодно: разъяренный хозяин этого дома, сумасшедшие соседи или, что самое страшное, мой отец.
Дверь отъезжает в сторону. Песочного цвета брюки, зеленая брезентовая сумка, приглаженные волосы.
— Хаджиме! — подскакивает мое сердце, и ноги бегут за ним вслед.
Я чуть не сбиваю его с ног, торопясь обнять.
— Вот это да, — смеется он, делает шаг назад, чтобы удержать равновесие, и отпускает сумку, которая падает на пол с тихим стуком. Он целует меня в макушку и возвращает мои крепкие объятия. — Привет.
Мне кажется, что у меня сейчас что-то сломается от таких крепких объятий.
— Привет, — больше мне сказать нечего. Меня переполняют счастье, облегчение и слезы. Ночь оказалась для меня длительным путешествием с тяжелым багажом, но теперь Хаджиме рядом со мной, и он поможет мне перенести его тяжесть.
Его улыбка изгибается, он приподнимает меня на цыпочки и целует. Он еще не брился, и я ощущаю его колючую щетину кончиками пальцев. Расслабившись в его руках, я впервые ощущаю себя плотно стоящей на ногах с момента моего прихода сюда.
— Здесь все в ужасном состоянии, да? — он делает шаг назад и оглядывается. — Я собирался его отремонтировать до того, как ты... — и тут его взгляд падает на мою сумку, и он выглядит озадаченным. — Сверчок, что случилось?
— Я попросила окаасан помочь мне переубедить отца, и она попыталась, но он...
— Выгнал тебя из дома? — он смотрел на меня во все глаза.
— Ой, нет, нет, но... — теребя пальцы, я рассказываю ему, как просила помощи у окаасан. — Она ко мне прислушалась, но вот он не прислушался к ней, — и я объяснила, как отец объявил о своем решении выдать меня за Сатоши без моего согласия. — Но знаешь, что сделала окаасан? — я светилась от гордости. — Не спросив у него, она дала мне выбор. И вот я здесь.
— Но твой отец об этом не знает?
Я качаю головой.
Он стал покачиваться с носков на пятки.
— Нам надо с ним поговорить, — он берет мою сумку и широкими шагами направляется к двери. — Если он обнаружит, что ты ушла из дома, будет еще хуже. Он тогда вообще никогда меня не признает.
— Хаджиме, если я вернусь, то должна буду выйти замуж за Сатоши, — шагнув к нему, я забираю у него сумку из его рук. — Я выбрала тебя, значит, пути назад у меня нет.
Его губы складываются в усмешку.
— И что же это тогда за выбор? Ты не можешь вот так взять и отказаться от своей семьи.
— Разве ты не отказываешься от своей, оставаясь здесь, со мной? — я ставлю сумку возле своих ног и складываю руки на груди.
— Это не одно и то же. Конечно, мне их недостает, но...
— Ты сам сказал, что, если ты тут останешься, это разобьет сердце твоей матери. А как же твои бейсбольные игры по субботам и воскресные обеды с родителями? Я знаю, от чего откажешься ты, Хаджиме. Но ты все равно остаешься здесь, со мной, так что... — я с надеждой пожимаю плечами. — Так что я тоже выбираю тебя, вот и все. Хорошо?
— Нет, Сверчок. Это не хорошо, — он делает крохотный шаг назад, но его достаточно, чтобы между нами возникла дистанция. Он хмурится. — Тебе нельзя терять свою семью из-за меня. Чтобы ты никогда больше не смогла прийти домой? Увидеться с ними? А как же Кендзи? Это безумие какое-то, — он почесал подбородок, потом покачал головой. — Ну уж нет. Я не позволю тебе этого сделать. Не могу позволить. Это слишком. Нет.
— Нет? — с языка, который слишком часто заставляли молчать, легко слетают злые слова. — Это мой выбор! Не отца, не Сатоши и, знаешь что, Хаджиме, даже не твой! — Это громкое заявление повисает между нами.
Он открывает рот, будто собирается что-то сказать, но ничего не произносит. Вместо слов он отворачивается, и у него опускаются плечи.
Мои же, наоборот, широко расправлены, потому что я готова защищать свою точку зрения.
— Разве ты не понимаешь? — из глаз брызнули горячие
