о совместной ночи на диване, лишь буднично поинтересовался, что ждать на завтрак. В магазинчике собралась куча покупателей, и Драко живо со всеми разговаривал, пока Поттер обслуживал их на кассе. Гарри бы и не заметил, как прошел этот день, если бы не интенсивная боль в спине, преследовавшая его, стоило ему как-то не так повернуться. За ужином Гарри не мог даже нормально сидеть, потому что при любом положении спину начинало неприятно тянуть. Малфой убирал посуду со стола, когда Гарри все же решил сказать то, о чем думал весь день, игнорируя версии возможных мотивов поступка Драко:
— Если ты собираешься снова прийти ко мне ночью, — Гарри заметил, как Малфой замер у шкафчиков на другом конце кухни, стоя к нему спиной. То, что он не видел серых глаз, значительно облегчало задачу говорить, — то давай я сразу лягу с тобой на кровати. Еще одну ночь на этом диване я не выдержу.
Малфой нерешительно повернулся.
— Мне снятся кошмары, и иногда я от них просыпаюсь. Поэтому я вчера пришел, — объяснил он. Гарри кивнул: это самая реалистичная версия, по его собственному мнению, пусть и не самая приятная. Приятной была та, где Драко пришел, потому что, ну, заинтересован в нем. Малфой еще немного потоптался у шкафчиков, раскладывая контейнеры на место, а потом отправился к выходу из кухни. У двери он остановился и неуверенно добавил: — Но мне часто снятся плохие сны. Я буду не против, если ты ляжешь со мной.
Гарри проводил спину Драко удивленным взглядом и хмыкнул себе под нос: как это по-слизерински, избежать ответственности и перенести решение на другого. Поттер был бы настоящим глупцом, если бы повелся на хитрости Малфоя — это означало бы, что частое взаимодействие со змеиным факультетом в Хогвартсе ничему его не научило. Но тем не менее Гарри повелся — просто у него слишком сильно болела спина. Приняв душ и почистив зубы, он переоделся в ночной костюм и зашел к Драко в темную спальню. Тот уже лежал на боку, развернувшись лицом к окну. Гарри аккуратно опустился на кровать с другой стороны, укладываясь, — по сравнению с диваном, он будто лег на пушистое облако, — и покосился на Малфоя. Судя по неровному дыханию, Драко не спал.
— Что тебе снится? — приглушенно спросил Гарри спустя пару минут. Малфой тяжело вздохнул.
— Как убивают отца.
Гарри прикусил губу, только сейчас осознавая, как сильно он повлиял на судьбу семейства Малфоев. Драко, должно быть, убивался из-за казни Люциуса: он ведь всю жизнь строил из себя его маленькую копию и, наверняка, очень его любил. А Гарри лишил Драко родного человека, почти хладнокровно, всего лишь одним словом в суде. Это была опасная тема для разговора.
— Мне жаль.
Малфой печально усмехнулся и перевернулся на кровати, оказываясь лицом к Гарри.
— Не стоит. Он имел крайне скверные убеждения.
— Он был твоим отцом.
— Да, — Драко поджал губы. — Но ты не виноват, — Гарри недоверчиво посмотрел на Малфоя. Они оба знали, кто дал ключевые показания против Люциуса. — Я тебя не виню, — тихо произнес Драко. — Я люблю его, потому что он мой отец, но это не отменяет его роли во всем, что случилось… в войне.
— И тем не менее он тебе снится, и тебя это пугает.
— Да, — Драко вздохнул. — Мне будто по очереди снова и снова снятся все ужасы, которые я видел, когда был ребенком, — Малфой смотрел куда-то сквозь, и Гарри не хотел его потерять в его же мыслях, поэтому постарался вернуть Драко в реальность, найдя узкую ладонь слизеринца на прохладных простынях и аккуратно ее сжав. Малфой вновь посмотрел на него. — А недавно…
— Я читал дело, — Гарри успокаивающе несколько раз провел большим пальцем по нежной коже. Он знал, с чем Драко столкнулся в подворотне тем самым вечером: на его глазах жестоко пытали круциатусом двух волшебников, а после их поразили смертельной авадой. Малфою чудом удалось избежать подобной участи лишь потому, что рядом, по чистой случайности, оказались авроры. Драко поджал губы, разглядывая лицо Гарри.
— А тебе снятся кошмары?
— Нет, — Гарри почти неуловимо покачал головой. — Я столько лет жил с Волан-де-Мортом в своей голове, что сейчас она яснее, чем когда бы то ни было.
Это было правдой. Когда все наконец кончилось — стало легче, несмотря на огромный груз вины перед убитыми, который Гарри все еще носил в душе, и страшные картинки войны, периодически возникающие перед глазами. Но все это удалось переработать и отложить в дальний ящик. Гарри наконец предоставлен самому себе. Драко осторожно сжал ладонь Поттера в ответ.
— Прости меня, — Гарри на это слабо улыбнулся. — Нет, правда прости, — повторил Драко. — Я очень сильно портил тебе жизнь.
Извиняющийся Драко Малфой — такого только в рамочку и на полку к трофеям. Гарри улыбнулся шире, медленно переплетая их пальцы. Драко выглядел так трогательно, что у Поттера защемило сердце.
— Да, ты был тем еще кретином, — хмыкнул Гарри. Малфой вмиг ощетинился, будто ожидая какой-то другой реакции.
— Знаешь, что, Поттер, — фыркнул он, выудив свою руку, и отвернулся, так и не сказав Гарри, «что». Поттер усмехнулся и подвинулся ближе к Драко, осторожно приобнимая того за талию.
— Спокойной ночи, — проговорил он, и Малфой дернул плечом в ответ, впрочем, оставаясь в его объятиях.
* * *
В четверг Гарри все же пришел на встречу с Дианой, предварительно списавшись с девушкой. У него было несколько дней, чтобы обдумать все, что произошло за последнее время, и он все-таки решил не упускать свой шанс, даже несмотря на то, что стоило Драко улыбнуться, Гарри ощущал покалывание на кончиках пальцев и чувство тревожности, растущее где-то ниже груди. С каждой ночью их разговоры становились все откровеннее: Драко рассказал о своей матери и о том, как она сейчас живет; а потом совершенно внезапно вспомнил о своем детстве и первом полете на метле — Гарри никогда не видел, чтобы Малфой так много искренне улыбался; Драко захватывающе взмахивал руками, рассказывая о своей жизни, и Поттер просто не мог оторвать от него взгляда. Гарри тоже говорил о себе: о Дурслях — Драко был очень удивлен тому факту, что Поттеру пришлось жить в чулане под лестницей; о Роне и Гермионе и, конечно же, о войне, которая заняла большую часть жизни Гарри. Драко внимательно слушал его и иногда осторожно задавал уточняющие вопросы, не показывая при этом излишней жалости и не пускаясь в слезы, как это бывало с другими, когда разговоры заходили о смерти близких, — это был самый
