бы нож, проникающий в не полностью застывшее желе или сливочное мало. Ничего. Абсолютно ничего, только щупальца его стали сжиматься и разжиматься быстрее обычного, а в голове зазвучал какой-то скрежет, умоляющий вынуть то, что сейчас находится в его теле. Но говорил он не словами, а импульсами, что резкими волнами заходился биться о стенки головы новыми приступами боли. И когда очередной из этих импульсов, самый сильный, вонзился ей в мозг, она бросила черенок на пол. В этот миг боль исчезла.
Металлический скрип послышался откуда-то сверху, со стороны лестницы и Юля, вспомнив, что уже больше часа находится здесь и ее уже давно могли искать, стремглав помчалась к выходу. Выскочив за дверь, она так же задвинула засов и навесила замок на прежнее место. Прислушалась и услышала чьи-то шаги.
Она наспех, переступая через две-три ступеньки поднялась на площадку между этажами, где ее уже встречал доктор Высоков.
− Вот ты где! Что ты здесь делаешь? — спросил он настороженно.
− Я… эм… Я хотела, − растерянно, не зная, что сказать, мямлила Юля.
− Ты заходила внутрь?
− Что?
Он повторил свой вопрос.
− Нет, там дверь и темно. Я не смогла…
− Хорошо, − сказал доктор. Он внимательно посмотрел ей через плечо на свисающий с двери подвала замок — кроме него ничего и не было видно в полумраке, потом взял ее за локоть и потащил на верх. — Тебе пора ко всем. Сейчас будет утренний прием пищи. Тебе нужно умыться и присоединиться ко всем остальным.
Девушка, беспрекословно повинуясь и выполняя все, что тот ей сказал, думала: «фух, чуть было не попалась».
Глава 20
− Что это за штукенция? — спросила Юля, подсаживаясь за столик к старику, имени которого она все еще не спросила. Это нужно было сделать еще при первой встрече, но обстановка, мягко говоря, не располагала на дружеские беседы о погоде и прочей ерунде, как и на выяснение таких не важных вещей, как имена и фамилии. — Вы извините, конечно, что я не интересуюсь, как ваше здоровье и бодрость духа, потому как… − она запнулась, пытаясь подобрать более правильную фразу для описания всей ситуации, в которую попала, в сочетании с увиденным ужасом накануне этого завтрака.
− Милочка, я понимаю тебя. И пускай я здесь не столько узник, сколько простой старикашка, безуспешно пытающийся спокойно дожить свой век, я тебя понимаю лучше, чем кто-либо другой. — Он изогнул свой почти лишенный зубов рот в доброй отеческой улыбке и, засунув деревянную ложку в кашу, стал смотреть ей в глаза. — А теперь расскажи, о какой такой штукен, шту… в общем, что тебя так встревожило этим утром?
− Я была в подвале.
− О, ясненько, − протянул дед. — Ты небось видела самого Ошемиру?
− Сначала я не поняла, что я увидела, и долго приходила в себя, предварительно больно шмякнувшись на задницу. А потом рассмотрела получше. Да, это он. Он же? Его голоса я слышу в своей голове? Или это оно?
− Не горячись, тише. — Он посмотрел как бы сквозь нее, пытаясь увидеть санитара, ответственного за порядок в столовой. Тот спокойно сидел и листал какой-то журнал с яркими картинками на обложке.
− Как же можно тише… − заскрипела Юля, а на глаза ее уже начинали накатываться слезы.
− Ох, дорогая моя. Не нужно слез. Ты должна быть сильной. Тебя никто кроме тебя же самой отсюда не вытащит. Многие пытались…
Она молча смотрела на него сквозь мокрые ресницы.
− Как ты там вообще оказалась? В подвале этом?
− Я… − уже успокаиваясь, после недолгой паузы отвечала Юля. − Я проснулась, а дверь в палату была не заперта. Просто вышла. Никого не было в коридоре. Вот и пошла изучать все. А потом меня встретил Высоков. Почти попалась.
− Что еще ты видела там?
− А вы там не были? — с интересом спросила она.
− Нет, что ты. Никто там не был, насколько мне известно. Кроме тебя, разумеется. Честно говоря, странно все это, что тебе позволили гулять по комплексу самостоятельно. Обычно все палаты на ночь запираются. Утром каждого пациента как под конвоем выводят в фойе, а вечером так же возвращают обратно. Может уже не так, как раньше выполняют свои же правила… − старик почесал худой подбородок, задумавшись.
− Может и так. Пусть чаще так забывают. Быть может, однажды выход отсюда забудут запереть. Вы вчера собирались мне что-то рассказать, когда мы сидели за этим же столом?
− Милочка, ты и сама-то теперь видела и знаешь гораздо больше моего, и можешь сама мне много чего интересного поведать, хе-хе.
− Было бы чего радостное! — проворчала Юля. — Там были чаны с водой, бутылки, ящики.
− Ты кушай, кушай, не то голодная останешься. Нас уже скоро выгонят со столовой, − сказал он, а потом добавил, с интересом глядя на то, как девушка принялась закидывать в рот уже остывшую гречку: − Производство, значит, видела…
− Да, но это все понятно, − продолжала она с набитым ртом, − но я же видела, как эту же воду, которую, как вы уже поняли, этот чертов Ошемира отравляет, пил как сам Высоков, так и остальной персонал. Что же до них?
− Хороший вопрос! — протяжно и с восклицанием отвечал старик. — Все же есть то, что я могу тебе еще рассказать. Сам бы и не додумался, память не та уже. В общем, − он снова посмотрел через ее плечо, − слушай, это очень важно.
Несколько раз прерывая свой монолог из-за настороженных взглядов «смотрителя», старик все же рассказал Юле о том, что люди, чей разум находится во власти этого монстра, очень быстро увядают, так как в виду умственной слабости они не в силах сопротивляться, тем самым облегчают задачу самому чудищу и в итоге отдают при ежедневном кормлении слишком много, наибольшую часть своей жизненной силы. Именно на них и основывается весь принцип кормления. Медперсонал не так сильно подвержен этому воздействию, потому что тот, кто питается, кто держит их всех здесь, не использует их для полноценного кормления, ведь без них он не смог бы получать новых сосудов, новой пищи — нас, людей.
− Это разумное существо?
− Конечно, конечно. Он, скорее, даже высшее существо из какого-то иного мира, хотя я и не слышал ничего подобного за свои-то немалые годы.
− Откуда вы все это знаете? — в который раз будучи поражена
