неделю достали с расспросами. И Беллу тоже.
Стоявшая за его спиной Корж кивнула.
— На меня все подружки обиделись, — сообщила она.
Посмотрела на Алину.
— Ёлы-палы, понадобилась всего одна песня! — сказал Сергей. — И вуаля! Все вопросы о нашем выборе солистки для ансамбля отпали. Выдели? После «Сердца» они все заткнулись. Все!
Он выдохнул в сторону окна табачный дым.
— Я бы и сам заткнулся, если бы не слышал Алинку раньше, — продолжил Рокот. — Они думали: в петрозаводском жюри дураки сидели. И первое место нам отдали за красивые глаза!
Изабелла взглянула на Алину.
— Глаза у неё тоже красивые, — сказала она.
Мне почудилось, что в голосе Корж прозвучали нотки ревности.
Рокот махнул рукой — уронил на столешницу сигаретный пепел.
— На её глаза вон пусть Котёнок любуется, — сказал он. — Нам с парнями её глаза без надобности. Хотя они нормальные, с этим я не спорю. Без обид. Но нам нужен её голос!
Белла склонила голову, поцеловала Рокота в макушку.
Сергей прикоснулся к руке подружки, указал на меня сигаретой и заявил:
— А ещё нам нужны для её голоса новые песни. До Нового года всё меньше времени, пора думать о концерте. Ёлы-палы, Котёнок, что там с расширением репертуара?
Я отогнал прочь подлетевшее к моему лицу облачно табачного дыма. Пожал плечами; снял очки, протёр носовым платком запотевшие линзы. Почувствовал, как на моё бедро легла Алинина рука.
Сказал:
— Работаю над этим.
Спрятал в карман платок.
— А результаты? — спросил Сергей. — Хоть какие-то результаты уже есть? Или хотя бы сроки нам обозначь. Чтобы мы с парнями не дёргались и не дёргали понапрасну тебя.
Я надел очки, кивнул и сообщил:
— Готова только одна композиция. В черновом варианте. Доработаю в ней вступление. И определюсь с ритмом припева. Но это уже работа на пару дней, было бы настроение.
Рокотов встрепенулся.
— И что за песня? — спросил он.
«Царевна», — промелькнуло в голове рабочее название композиции. Память тут же выдала образ Наташи Кравцовой (пусть её в школе называли Принцессой, а не Царевной) — я невольно скривил губы. Потому что вспомнил Принцессу стоящей около классной доски во время недавнего комсомольского собрания.
Посмотрел на Алину и сказал:
— Я назвал её… «Рисую на стенах».
Повёл плечом.
— Но это не окончательное название, — сказал я. — Мне и самому оно не очень нравится. Да и не передаёт оно дух самой песни. Посоветуюсь по этому поводу с автором текста.
Рокотов махнул рукой.
— Да фиг с ним: с названием, — сказал он. — Я не о названиях тебя спросил. Хоть цифрами их обозначай, хоть иксами и игреками — без разницы. Котёнок, ты нам песню давай!
Сергей повертел головой — Белла рванула к стоявшей у стены гитаре: будто по его мысленной просьбе. Музыканты одновременно протянули руки к пепельнице, постучали по её краям сигаретами. От порыва ветра задрожали прикрытые плотными шторами оконные стёкла. Волкова вдохнула пропитанный табачным дымом воздух, но снова покачала головой в ответ на предложение Рокотова «закурить». Привстала — поправила на моей голове шляпу. Корж принесла мне гитару — я провёл рукой по струнам: проверил настройку музыкального инструмента. Заглянул в бледно-васильковые глаза Алины; и в очередной раз за сегодняшний вечер ощутил себя обычным пылким шестнадцатилетним юношей (а не прятавшимся за юным обликом великовозрастным циником). Объявил слушателям: вступление к композиции напишу позже, потому что хотел придумать нечто необычное — под стать песне.
Ударил по струнам и пропел:
— Я рисую на стенах рожицы…
Заметил, что Волкова застыла. Точно она не ожидала, что услышит строки собственного стихотворения. Мы посмотрели друг другу в глаза. Я не почувствовал, что Волкова расстроилась или обиделась. Скорее, она удивилась моему выбору основы для песни. Не моргала и едва заметно улыбалась, словно моё пение пробудило приятные для неё воспоминания. Мне чудилось: теперь Алина едва дышала. Заметил, что музыканты позабыли о сигаретах: на стол то и дело падали комочки пепла. Веник и Бурый сжимали в руках пустые стаканы. Рокотов и Чага следили за моими руками. Белла пристально смотрела на мои губы — словно запоминала слова песни. Я впервые проговаривал вслух те строки, что давно вертелись в моей голове: раньше пел лишь прилипчивый припев. Находил, что звучали они неплохо. Хотя моё воображение подсказало: Алина споёт их лучше — я в этом нисколько не сомневался.
Завершил припев:
— … Я царевна: мне можно!
* * *
Я снова ушёл из репетиционного зала раньше всех: через час после окончания концерта. Ещё до того, как музыканты ВИА «Солнечные котята» опустошили свои запасы портвейна. Вот только теперь я вышел из Дворца культуры не один, а под руку с Алиной Волковой. Перед выходом выглянул через окно около служебного хода — осмотрел безлюдную площадь. Не обнаружил засаду школьниц; увидел, как ветер гонял по земле снежную порошу. Лишь тогда шагнул на улицу. Повёл Волкову привычным маршрутом: в обход многолюдных путей и тех мест, где могли нас поджидать поклонницы Котёнка.
Поначалу мы шли молча, прислушивались к завываниям ветра и к скрипу снега под подошвами нашей обуви. К вечеру похолодало. Ветер не гладил щёки, а царапал кожу колючими льдинками. Я спрятал мочки ушей под шапку, сунул подбородок под воротник куртки. Отметил, что около лица Волковой кружило облачко пара. Видел, что Алина изредка посматривала мне в глаза — будто что-то в них высматривала. Она не спрашивала, куда мы идём; словно не замечала, что наши пятиэтажки находились едва ли не в противоположной стороне. Заговорила Алина, когда мы одолели половину пути к её дому.
— Царевной называла меня мама, — сказала она. — Бабушка мне рассказывала сказки о царях и царицах. Говорила, что в детстве моя прабабушка видела настоящего императора. Я мечтала, что стану царицей, когда вырасту. Даже стихи об этом сочиняла, похожие на бабушкины сказки. Но их не напечатали. Мама их никому не показывала: говорила, что сейчас не время для цариц. Я с ней спорила. И она разрешила мне быть царевной, если стану слушаться и хорошо заниматься.
Алина улыбнулась.
— Когда мне в детстве что-то запрещали, — сказала она, — я так и кричала: «Я царевна: мне можно!» Бабушка злилась и называла меня вредной девчонкой. Маму мои слова смешили. Она гладила меня по голове, целовала в макушку. И тайком от бабушки кормила меня до
