–Подожди… Ты намекаешь на то, что все усилия бесполезны?
–Убедись сам.
–Но тогда…– Василий замялся.– Тогда… ты прости… в чем твоя функция?
–Терплю,– сказал Рудра.– Иногда точечно вмешиваюсь, но не жду немедленного результата. И уже не верю, что мне или моему преемнику в конце концов удастся получить тот результат, на который я когда-то рассчитывал… Человечество – очень сложная система, и обращаться с ней надо с осторожностью. Как правило, я избегаю вмешательства на макроуровне – лучше действовать через отдельных людей…
–Это же не приносит пользы!– перебил Василий.– Ты сам сказал только что!
–Смотря как вмешиваться. Иногда польза все-таки есть. Редко, но бывает. А известно ли тебе, что у ваших далеких предков, которых вы называете Хомо эректусами, а раньше называли питекантропами, толщина свода черепа достигала двух сантиметров – вчетверо больше, чем у современных людей? Из этого факта кое-кто из ваших ученых делает вывод, что эректусы часто и с большим увлечением лупили друг дружку дубинами по головам, а естественный отбор закреплял соответствующие мутации. В общем-то, логичный вывод, одна беда – ошибочный.
–А как было на самом деле?– без особого интереса спросил Василий.
–Их бил по головам один из моих предшественников на этом посту,– сухо ответил Рудра,– да только все без толку…
* * *
Сквозь узкие стрельчатые окна, способные послужить бойницами на случай осады, в комнату понемногу вползал поздний осенний рассвет. Дрова в камине прогорели еще ночью, нисколько не отдав тепла толстым стенам башни. От стен тянуло стылым холодом, сильно пахло дымом, сыростью и нечистотами.
Пахло ли страхом? За малым опытом Василий не мог сказать это наверняка, хотя видел, что недвижно сидящий на табурете человек средних лет, недавно еще черноволосый, изрядно поседел, и ясно было, что седина обрызгала его лишь в последние недели.
То, что присыпало известью волосы, также и сгорбило человека. Еще недавно он был горд, богат, влиятелен и считал себя вольным в поступках. Мог, не стесняясь слуг, чертить на полу замка магические фигуры, вызывая демонов и духов. Мог нанять целую ораву алхимиков, надеясь получить философский камень. Мог посадить простолюдина в подземелье и томить там до второго пришествия. Мог прилюдно отвесить священнику смачную плюху. Мог содержать двести рыцарей охраны. Мог нанять целое войско отпетых головорезов и двинуться с ним на Руан выручать Жанну… И сделал это! Не его вина, что опоздал. Король не сделал ничего, а он, Жиль де Монморанси-Лаваль, барон де Ре, маршал Франции, хотя бы попытался! Он мог не все, чего пожелает душа, но очень, очень многое! Да, он мечтал о всеведении и всемогуществе. А кто не мечтает?
Но теперь, когда в игре, именуемой жизнью, проиграны мечты, проиграна сама жизнь и лишь чудом отыграна душа, ему осталось одно: молча сидеть на табурете и ждать, когда за ним придут. Он мог бы сидеть так до заката, но знал, что заката не увидит. Все последующие закаты и восходы – для других, не для него.
–Любопытно было бы узнать, о чем он сейчас думает,– неспешно проговорил Рудра.– О чем вообще думает такой человек в утро своей казни?
Хотелось сказать: раз интересно, так и узнай,– но Василий разумно промолчал и дождался: Рудра сам пожелал объяснить:
–Это всего лишь изображение. Можно заглянуть в прошлое в какую угодно эпоху, но нельзя читать мысли давно умерших людей. Это даже мне не под силу. Догмат о всеведении, конечно, лестен, но придуман не мною. Мы можем видеть, слышать, даже обонять, но и только. Не очень-то я люблю такие упражнения. Поверь и прими: ничего нельзя изменить в прошлом: что прошло, то прошло навсегда. Но можно посмотреть, послушать…
–Понюхать,– продолжил Василий, кривя нос.
–Если не нравится, можешь отключить себе обоняние,– усмехнулся Рудра.– Неужели даже с этим не справишься?
Действительно… Совсем отключать нюх Василий не стал, но снизил его чувствительность. А еще мысленно выругал себя и зарекся подкалывать бога. Тут же и подумал: пусть мысли приговоренного шестьсот лет назад узника Рудра читать не в силах, если только не врет, но ведь мои-то мысли читать может!
Интересно, читает ли?
И стыдно, и глупо… Мелкие мыслишки… Лучше вообще об этом не думать. Впрочем, легко сказать… Кто там собирался никогда не думать о белой обезьяне?
–Я хочу знать твое мнение: очем он думает?– спросил Рудра.
–О Жанне д'Арк?– предположил Василий.
Рудра поморщился.
–Ну допустим… Очень возможно, что также и о Жанне, хотя со дня ее казни прошло уже девять лет. Она значила для него очень много, он и некромантией занялся, ища общения с нею… Без толку, конечно. Кто умер, тот умер. Впрочем, ответ принят. О Жанне. Но он не может думать только о ней. О чем еще он думает?
Василий немного помедлил, подбирая слова.
–Он думает о том, как могло так получиться. Чего он не предусмотрел, какие границы перешел, каких врагов упустил из виду…
Рудра едко рассмеялся.
–Общие слова. Такое можно сказать про любого осужденного. А еще что?
–М-м… Наверняка ему не дает покоя мысль: обманут – не обманут? Ну, в смысле, что сначала удавят, а потом уже сожгут.
Новый смешок.
–А как же разрешение покаяться? Как правило, живьем сжигали только нераскаявшихся еретиков.
–Ну… не знаю.– Василий растерялся.– Могут и обмануть. Я же видел, как шел процесс. Такому суду разве можно доверять?
–Ладно, принято и это.– Видно было, что Рудра недоволен.– А что еще? Чего наш Жиль де Ре, по-твоему, не предусмотрел?
Василий чертыхнулся про себя. Вот пристал… А на ум, как назло, лезут одни банальности.
–Ну… многое,– нерешительно протянул он.– Например, он не понимал, что слишком уж опрометчиво подставляется… Что кое-кто захочет отжать его имущество…
–Главное. Скажи главное.
Василий вздохнул. Надо было решаться, и неверное решение могло отправить его назад, на мост через Москву-реку. Со стертой памятью, если Рудра проявит толику милосердия. И без стирания, если не проявит.
Приходилось импровизировать.
–Он не предусмотрел, что окажется настолько чувствительным к боли.
–Так-так,– поощрил Рудра.– А дальше?
–Он воин,– продолжал фантазировать Василий.– Он маршал Франции, он всю жизнь воевал. Таскал на себе тяжелые доспехи, уставал в походах, как собака, питался черствым хлебом пополам с грязью, убивал, сам бывал ранен. На то и война. Но пытка – это другое. К ней он не был готов. Одно дело получить рану в бою, когда адреналин в крови просто кипит, и совсем другое – когда тебя растянут на столе, привяжут за руки, за ноги и начнут медленно вытягивать. Ни звона клинков, ни треска доспехов, ни воплей ярости – просто кто-то скучно и деловито крутит ворот… Тут он сломался сразу. Я думаю, он до сих пор не может понять, как могло случиться, что он оказался таким слабаком.
