как знала и то, что Буян не пропал в море: нить лежала прямо на крыле, его краешек распластался по каменному полу в нескольких мерах от нее самой. Если бы Леду хотели утопить, то давно бы уже утопили. Песней или как-то иначе. С Тилем или…
– Кто ты такой?
Краем глаза она заметила, как мелькнула в черноте острая кисточка гребня, – Буян шевельнул «ушами». А потом…
– Этот вопрос я хотел задать тебе.
Леда приподняла плечи, укутанные огромной бурой рубашкой, и еле слышно выдохнула. Она была уверена, что перед нею забытый миром человек в оковах проклятия, которое она – они вместе – соткали в ту ночь, когда Леда решила поиграть в Ткача. У одного из них – у единственного, кого изображали на картах и соборных стенах с закрытыми глазами, – ведь были ножницы. Он резал, а не собирал, как мастера магических дворов по всему континенту – Железного Цеха, и Затонувших Залов, и Маревой Ложи, и прочих. Резал не глядя, потому и обрывались жизни, и судьбы, и надежды, и всё на свете – безо всякого порядка, безо всякой причины. Легко быть праведником в стенах Рыбных церквей. Невозможно не быть песчинкой на дне моря, поднимая взгляд к витражам с Живыми Кораблями и руками, плетущими ткань Мироздания.
Она была уверена?
Золотистая нить и не думала исчезать – кажется, засияла лишь ярче. Леда чуть отвернулась, но все равно видела ее сияние. Отсветы ее навеки впечатались в Ледины руки. Было бы лучше, если бы она не удержала эту нить? Если бы разрезала ее и…
– Я помню море, – продолжил Буян, не дождавшись ответа. – И помню песню, которая обещала мне все на свете. Обещала все ответы и все вопросы. Помню, как выбрался из моря. Как столкнулся с людьми.
Леда закрыла руки рукавами до самых пальцев, сцепила вокруг коленей и уткнулась в них подбородком. Мокрые волосы неприятно липли к коже. И везде этот песок…
– Я пытался остановить их. Всех тех, кто шел в море на звуки той же песни… которую я теперь совсем не понимаю. Когда видел, конечно. Когда успевал.
– Пару раз тебе это удалось.
– Пару-тройку.
Леда резко подняла голову.
– Кто еще? Дэси? Ваари? Она… низенькая и светлая, каштановые волосы, розовое платье! Он… должно быть, тоже невысокий и…
Когти скрежетнули по камню – Буян убрал выпростанное на поверхность крыло, и сияющая нить исчезла вместе с ним. А потом он снова выбрался на свет – вся громада чешуйчатых колец, и крыльев (куда ни посмотри), и когтей, и щупальцев, и ярких гребней, которые то ли отпугивали, то ли притягивали взгляд. Буян вытянулся во весь рост – насколько это можно было считать ростом, потому что опирался он на хвост, словно сказочная ламия, – и снова склонился над Ледой. В свете взошедшего солнца чешуя его оказалась отнюдь не темной – она переливалась яркой бирюзой и малиновым рассветом, уходила в черноту, и было в этом что-то завораживающее. Желто-оранжевые глаза превратились в пошедшие на убыль луны на ночном южном небе. По крайней мере, Леда помнила то небо таким – Леда, которая когда-то покачивалась на корабле, цепляясь за саблю матери и за кафтан отца, Леда, которая смотрела в будущее с надеждой и интересом.
– Что это значит: ты создала не сирену?
О, Буян ее слушал. И запоминал услышанное. Было бы неплохо окунуться в новую порцию воспоминаний прямо сейчас: похоже, нить, которую Леда все еще видела, помогала в этом им обоим. Буян помнил ее, потому что она пыталась изменить его судьбу. И ей это удалось. Пусть и совсем не так, как им бы того хотелось.
– Я… – Леда сглотнула.
Она не заметила, когда подалась вперед, а не назад, как того требовали не древнейшие инстинкты, а любопытство первооткрывателя. Не потому ли она согласилась и на эксперимент с судьбой? Чтобы стать если не первой, то одной из немногих, кому это удалось? Хотя, может, те, кому это удалось, никогда об этом не расскажут. И не потому, что тоже забыли о предмете своего ритуала.
– Мне кажется… – осторожно начала она. – Я знаю, кто ты.
Гребни его опустились, свернулись, как веер уставшей дамы. Буян чуть склонил голову – щупальца замерли в удивительно читаемом жесте растерянности. Разве он не думал, что получит ответ на свой вопрос?
– Тебя зовут Беневолент, – выдохнула Леда. – И я пыталась изменить твою судьбу.
Глава девятая, в которой бездна отвечает Леде
Надо отдать Буяну должное – слушал он внимательно.
Так внимательно, что, если бы не слегка шевелящиеся щупальца и не яркие глаза, Леда приняла бы его за статую. Может, даже того самого Вестника Смерти – хотя у этого чудовища обязанности были совсем другие. Он наложил их на себя сам, не зная, что еще ему делать: как искать самого себя, если ты уже здесь и в то же время незнакомец? Как привыкнуть к когтям и к тому, что бездонный океан для тебя почти такой же родной, как и воздушный?
Леда, запинаясь, говорила о том, что помнила, – а она помнила так мало! – и не могла не представлять, что сделала бы сама, если бы проснулась однажды гигантом (ладно, в этом у нее был небольшой опыт), крылатым и абсолютно не помнящим ни о том, какой была раньше, ни вообще ничего «до».
Буяну были знакомы многие реалии – на уровне инстинкта или, может, заложенного слишком глубоко внутреннего багажа. Он знал о Городе-Грозди и не удивился, услышав о нитях и ножницах. Лишь дернулся еле заметно, когда Леда закатала рукава: он показал ей себя, и она ответила ему тем же.
– Ты отняла у меня прошлое, – прошелестел он, но не угрожающе, а как-то устало, почти обреченно. – А я у тебя – будущее.
И зарокотал – Леда уже могла определить это как смех.
Захотелось сжаться, но она упрямо расправила плечи и вновь спрятала шрамы под рукавами. Чуть склонила голову и прищурилась: в свете солнца Буян – Беневолент – казался менее гротескным, менее похожим на статую и гораздо больше – на живой организм, пусть и странно скроенный. Мироздание словно не знало, как он должен выглядеть теперь, и сгребло в охапку все, до чего дотянулось. Все, что было на дне морском, и, может… может, что-то от сирены тоже. Ведь кто-то до сих пор пел. И чуть не утянул за собой самого Беневолента.
Он смеялся, прикрыв глаза, и взгляд теперь притягивали светлые пятна на его гребнях – отвлекающий маневр какой-нибудь рифовой рыбки, которая попалась на пути беспокойной нити. Но почему он оказался здесь? Что они планировали тогда? Должно быть, Леда хотела отправить его по морю… куда-то.
К новой жизни? А вместо этого отправила прямиком ко дну.
Рокот перестал отскакивать от стен маяка, и Беневолент распахнул крылья, на которые до того опирался, – солнце из узких окошек выбило на перепонках светящиеся прямоугольники. Леда разглядела темные линии жил, по которым текла его кровь. Холодная ли? Все еще горячая? В воде было не понять, а теперь, когда Леда согрелась, она чувствовала только, как ломит плечо, как болит спина и как ноют израненные ноги.
– Человек, значит, – прошелестело сверху. Беневолент осмотрел свою темную четырехпалую руку, искрящую бирюзой. – Но ты ведь не сможешь вернуть все как было? Да, Ледаритри?
Последнее он произнес как-то надломленно, и Леда наконец поняла, что ее так настораживает, – помимо факта, что она сидит в маяке с чудовищем, которое было одним из ее подозреваемых, а она ведь даже не Коготь и не принадлежит ни к Корпусам, ни к Цеху, ни к какому-то другому двору! Беневолент говорил на хьясу. И Леда отвечала так же, сама того не замечая.
Неудивительно, что Тиль утверждал, будто чудовище не говорит. Оно действительно не общалось на том языке, который был в ходу в Инезаводи, Двужилье, Городе-Грозди и по всему Самоцветному побережью. Беневолент говорил на языке, который был для Леды прошлым – улыбками, солеными брызгами на солнце и покачивающимися под ногами досками. Песня же звала Леду на привычном сумеречном, который гулял по эту сторону каменного Хребта повсюду. И теперь они покачивались на звонких, порой свистящих слогах вместе – Леда немного спотыкалась, забывая слова, а Беневолент говорил со странным акцентом.
