Нет, в эпицентре этого нового и неприятного ощущения жила мысль, которая впервые меня зацепила: мысль о том, что жизнь несправедлива.
Декстер не дурак; он знает лучше многих, что «справедливость» — относительно недавняя и глупая концепция. В жизни нет никакой справедливости, не может быть никакой справедливости, не стоит даже и рассчитывать на какую-то справедливость, поэтому-то люди и изобрели эту концепцию, пытаясь выровнять игровое поле и немного усложнить задачу хищникам. И прекрасно! Лично мне сложности даже нравятся.
Однако, несмотря на то что жизнь несправедлива, справедливым полагается быть закону и порядку. Вся эта ситуация, что Дончевича выпустили, а Дебора валяется в больнице, вдруг показалась мне такой, ну, как бы… ладно, я скажу: несправедливой! Понимаете, наверняка можно подобрать и другие слова, но Декстер не станет юлить и изворачиваться просто потому, что правда (как обычно и бывает с правдой) выглядит довольно неприглядно. Я остро ощущал несправедливость происходящего и невольно размышлял, как можно ее исправить.
Я размышлял несколько часов, заполняя какие-то рутинные бумаги (и успел за это время выпить три чашки довольно гадкого кофе). Размышлял за обедом средней паршивости в якобы средиземноморской забегаловке, если только считать средиземноморской кухней черствый хлеб, свернувшийся майонез и жирную мясную нарезку. Потом опять размышлял, машинально перекладывая бумаги и гоняя ручки по столу в моем рабочем закутке.
От непрерывных раздумий мне даже стало казаться, что мой когда-то мощный мозг утратил свои былые головокружительно высокие позиции. Сейчас мозг в общем-то почти и не работал. Наверное, размягчился от недавней парижской интерлюдии. А скорее всего просто-напросто сдулся из-за того, что мне пришлось так долго и вынужденно воздерживаться от любимого занятия, моей собственной вариации суд оку: поиска и разделки избежавших наказания злодеев. Слишком долго Декстер был лишен Полуночных Развлечений; наверняка мое теперешнее слабоумие объяснялось именно последовавшим стрессом. Хотелось бы верить, что если бы все мои темные извилины работали исправно, то я бы разглядел очевидное намного раньше.
В конце концов где-то далеко в туманной Дымке Декстерового Мозга тонко и гулко ударили в гонг. «Бонг!» — раздался звук вдали, и хмурый свет забрезжил в бестолковой Думалке Декстера.
Может, вам не верится, что мой злодейский мозг раскочегаривался настолько медленно, но я могу сказать лишь одно: времени прошло слишком много, а я устал и был немного не в себе из-за отвратного обеда. Однако когда монетка все же проскользнула в прорезь моего мозгового автомата, то упала точно в цель, с приятнейшим позвякиваньем.
Справедливо меня отругали за то, что я ничем не помогаю следствию! Декстер действительно дулся, сидя в машине, когда Дебс ранили, и не смог защитить собственную сестру от нападок лысого юриста.
Зато я мог бы помочь ей кое-каким другим способом… коронным! Я мог бы разрешить целый ворох проблем: Деборы, полицейского управления и своих собственных, совершенно особых; разрешить одним махом (или несколькими рубящими движениями, если бы мне захотелось поиграть чуть подольше). А всего-то и нужно было — расслабиться и вновь стать чудесным, замечательным собой, а также показать вполне заслуживающему этого Дончевичу, насколько он ошибался.
Я знал, что Дончевич виновен, — собственными глазами видел, как он ударил ножом Дебору. А еще с весьма большой вероятностью выходило, что именно он изукрасил трупы, вызвавшие столь вредоносный переполох в жизненно важном для экономики штата туристическом секторе. Это же буквально мой гражданский долг — избавиться от Дончевича! Его выпустили под залог — следовательно, если он внезапно исчезнет, все подумают, что он сбежал. За его поимку объявят вознаграждение, но никто не будет плакать, когда беглец так и не найдется.
Отличное решение! Хорошо, когда все удачно складывается, чисто и гладко, к удовлетворению моего внутреннего чудовища (настоящего чистюли, любителя избавляться от проблем в аккуратно запакованных мусорных пакетах). И справедливо.
Я с удовольствием проведу время с Алексом Дончевичем.
Начал я с того, что пробил по компьютеру его статус в нашей регистрационной системе, и дальше перепроверял каждые пятнадцать минут, пока не убедился, что задержанного вот-вот выпустят. В 16:32 все его документы были практически готовы, поэтому я побежал вниз, на парковку, и вскоре подъехал к главному входу центра предварительного заключения.
Как раз вовремя — там уже столпились люди. Симеон умел устроить ажиотаж, привлечь внимание прессы, и вот теперь у входа создалась мешанина из автомобилей, телекамер и дорогих стрижек. Когда Дончевич объявился в дверях под руку с Симеоном, камеры застрекотали, люди заработали локтями, пытаясь пробраться поближе, и вся толпа подалась вперед, как свора собак на сырое мясо.
Я наблюдал за этой сценой из своей машины. Симеон выступил с длинной прочувствованной речью, ответил на несколько вопросов, а затем провел Дончевича к черному джипу «лексусу» и увез.
Я тронулся за ними.
Следовать за другим автомобилем несложно, особенно в Майами, где на дорогах царит вечный хаос.
Из-за пробок суеты было даже больше, чем обычно. Мне оставалось лишь держаться чуть поодаль, чтобы между мной и «лексусом» было несколько других машин. Симеон ничем не выказывал, что чувствует слежку. Конечно, если бы он даже меня заметил, то принял бы за репортера, который охотится за Дончевичем в надежде запечатлеть кадры искренней и слезной благодарности. Максимум, что сделал бы этот тщеславный адвокат, — повернулся бы к камере великолепным профилем.
Я проследовал за ними через весь город на север, немного отстав, когда они выбрались на Сороковую улицу. Теперь я догадался, куда они направляются, и, конечно же, Симеон подъехал к тому самому дому, у которого Дебора получила удар ножом. Я проехал мимо, сделал круг по району и вернулся как раз вовремя: Дончевич только что вылез из «лексуса» и зашел в дом.
Мне повезло: я сумел припарковаться неподалеку, так чтобы наблюдать за входом. Заглушил двигатель и стал дожидаться темноты: она наступит как обычно, и Декстер будет, как всегда, готов. Наконец-то этим вечером, после ужасно долгого пребывания в дневном мире, я был готов, воссоединившись с тьмой, упиваться ее сладкой и жестокой музыкой и даже исполнить несколько аккордов собственного менуэта Декстера. Как медленно, тяжеловесно тонет солнце! Скорей бы ночь! Буквально чувствую, как льнет ко мне сгущающаяся тьма, как проникает внутрь, как шелестит крылами, как расправляет онемевшие от длительного безделья мышцы, готовится к прыжку…
У меня зазвонил телефон.
— Это я, — сказала Рита.
— Еще бы не ты.
— По-моему, это изумительно… Что ты сказал?
— Ничего, — ответил я. — Что тебя изумило?
— Что? — переспросила она. — А… я все думала, о чем мы говорили. Про Коди!
Я с трудом отвлекся от бьющейся, голодной темноты, силясь вспомнить, что мы там говорили про Коди. Ах да, как помочь ему выбраться из раковины… Кажется, мы так ничего и не решили, все закончилось неопределенными банальностями, призванными успокоить Риту, пока я осторожно направляю Коди на Путь Гарри. В общем, сейчас я просто поддакнул:
