чтобы обратить на себя внимание ненасытной столицы.
Поэтому вечером, после дебюта, она вернулась в гостиницу без всякого разочарования или меланхолии.
Но Тито Арнауди не разделял этого мнения. Китаец, дрессировщик собак, который занимался также торговлей кокаином и опиумом, продал ему коробочку порошку, оказавшего свое действие. Под влиянием его танцы Мод казались ему откровением чего-то нового, красота ее была несравненной, грация, равная богиням.
Сидя в первом ряду кресел, он стал энергично аплодировать ей, но это вызвало нетерпеливое шиканье прочих зрителей.
Как только ему удалось заговорить с ней, он засыпал ее своими восторженными восклицаниями:
— Твои танцы открывают новые горизонты в искусстве! Это нечто чудесное!
То же самое он повторял ей позднее, когда они входили в ее комнату в гостинице «Наполеон».
В эту ночь, когда ночная сырость входила через открытое окно комнаты и освежала их разгоряченные тела, а с улицы доносился шум страдающего бессонницей города, он еще не раз повторял Мод свои восторги.
На следующий день Тито должен был уехать в Бордо, где пробыл неделю и снова вернулся в Париж.
После драматического и решительного разговора с директором, он вернулся в гостиницу, где застал Мод в кровати с каким-то неизвестным мужичиной.
— Сорок! — сказал незнакомец, глядя без всякого страха на Тито и не прикрываясь даже стыдливо под его пристальным взглядом.
— Что обозначает это число? — спросил он Мод.
— Сороковой муж.
— Это не мой муж.
— А кто?
— Мой любовник.
— Тогда семьдесят шесть!
Тито сейчас же узнал неизвестного. Это был боксер-негр. Это такие типы, которых, если раз только увидишь, никогда не забудешь.
Он был гальванизирован такой толстой и блестящей кожей, что, если бы в него выстрелить, то пуля отскочила бы от него.
Значит не стоит стрелять.
Тито вышел с достоинством и только был недоволен тем, что комнаты в гостиницах не запираются на ключ изнутри.
Он переоделся в песочного цвета костюм, повязал фиолетовый галстук и направился пешком на виллу Калантан, которая выглядела, как греческий храм, перенесенный на авеню Елисейских полей.
Не хочу прославлять бигамию, но должен сказать, что между этими двумя женщинами Тито жил в прекраснейшем равновесии. Он не любил ни Мод, ни Калантан, но ему казалось, что он любит их обеих. Когда одна доставляла ему страдание, он находил утешение на груди у другой.
Если одна обманывала его, он находил чистоту душевную и преданность у другой. Когда Мод оставалась верной ему слишком долгое время, он не чувствовал больше приступов ревности и приближался к Калантан. Но стоило только Мод привязаться к другому мужчине, как ревность его просыпалась, он бросал Калантан и обращал все свое увлечение в сторону Мод. И до тех пор, пока привязанность его удерживала Мод от связи с другими мужчинами, он создавал вокруг нее нечто в роде панциря из своей любви, но как только видел, что другие мужчины не находили больше отпора с ее стороны, бежал к Калантан и искал забвение на тахте.
Бедная Мод зарабатывала в Казино пятую часть того, что тратила ежедневно на свою жизнь.
Но несколько очень богатых мужчин давали ей наличными деньгами такие суммы, что это в десять раз покрывало ее расходы.
Возникает вопрос: сколько зарабатывала Мод? И сколько расходовала? Сколько получала от этих мужчин? Какую роль играл этот полуальфонс Тито?
Бывают такие проблемы, которые не приходится решать при помощи логарифмов, так как они объясняются гораздо проще. Довольно поступать так, как поступал Тито: стук в двери Мод. Если она отвечает: «нельзя», говорит «извиняюсь» и не возвращается раньше, чем через три часа.
О, сколько раз терпеливо и хладнокровно Тито ожидал по три часа, пока мог войти!
Но он смягчал ожидание тем, что надевал костюм песочного цвета, фиолетовый галстук и отправлялся к прекрасной армянке, которая всегда находилась в расположении утешить его, потому что каждый день могла украшать себя и волосы белыми цветами.
Когда он возвращался в комнату Мод и нерешительным тоном делал легкие упреки, она обнимала его, прижималась всем телом и говорила:
— Не говори так, мой милый! Теперь я вся твоя. Все прочие мужчины, даже тот, который ушел полчаса тому назад, находятся в прошлом. А прошлое не принадлежит нам. Идем, идем, помиримся!
Двое мужчин, которые заключают мировую, идут вместе обедать.
Мужчина и женщина идут в постель.
Тито и Мод почти каждый день заключали мировую, чтобы поставить крест на прошлом, настоящем и будущем.
В доме Калантан тоже было прошлое.
Это прошлое находилось в супружеской спальне превратившейся благодаря несчастному случаю во вдовью комнату.
И оно заключалось в старинной шкатулке, обитой бархатом и цинком, и представлявшей собою шедевр кавказского искусства.
— Что в ней? — спросил Тито однажды вечером, развязывая узел галстука.
— Как-нибудь скажу тебе, — обещала Калантан, сбрасывая с ноги парчевую туфельку.
— А это не может быть сегодня? — настаивал Тито, снимая песочного цвета пиджак.
— Еще нет! — решительно ответила Калантан, развязывая пояс.
— А почему? — настаивал Тито, расстегивая жилет.
— Потому что сегодня я имею сказать тебе кое-что гораздо более важное, — пошутила Калантав.
— Что ты хочешь сказать мне?
— Что я могу заблудиться в этой громадной кровати, если ты не скоро придешь сюда. Не заводи часы. Положи их.
— А если они остановятся?
— Вот именно! Заведешь их, когда остановятся.
Таким образом Тито не мог узнать содержимого шкатулки, в которой заключалось прошлое Калантан.
Мод была знакома с одним чиновником из префектуры, занимавшим высокое положение и отличавшимся очень маленьким ростом, который ходил выпятивши грудь и откинув назад голову, поэтому напоминал собой ложечку в профиль.
Ей представили также молодого хирурга, претендента на кафедру доцента при Сорбонне и автора выдающегося сочинение по хирургической и терапевтической медицине.
Молодой хирург, который осматривал прекрасную танцовщицу не с научной точки зрения, а в качестве любителя, заверил ее, что у нее все в совершенном порядке
