я, как обычный человек, не лишённый простоты, не замечал. Ну там тени, шёпоты… А тут в бассейн пошёл, а там хвостатые.
– Мавки? Ай-ай-ай!
– Вроде того… Не знаешь, чего это?
Она прожевала пирожное и, облизывая пальцы, сказала:
– Знаю, Алёшенька. Знаю. За этим к тебе и притащилась.
– Зачем – за этим?
– Народец-то наш весь в город решил перетащиться. Маменька тут залетала, говорит, скучновато в лесах да деревнях. Вот в городе жизнь! Потом уж и папенька прискакал, мослами своими шевеля.
– Костлявый? – уныло спросил Алёша, подперев рукой щёку.
– Не, обмяк. Навроде тебя. Такой, знаешь… Следы бурной молодости и профессионального спорта.
– Не любишь ты его.
– Ты, Попович, дурачок всё же. За что мне его любить? – Она помолчала. – Короче. Кощей, наш разлюбимейший, сказал: иди к Алёшке своему – да-да, я тоже вот так вот на него вскинулась, чего это своему – и пусть, говорит, он расскажет, как народцу лучше в городе адаптироваться. Вот такая вот… не просьба, Алёша, а наказ. Если откажешься, то…
– Вот ведь… – вздохнул Алёша. – А чем им ты с Карной не глянулась?
– А тем, что мы лица – заинтересованные! Ты же от богатырства сам отказался, силушку свою растерял, очеловечился окончательно – тебе и карты в руки. – Она посмотрела на часы. – Мне на тренировку пора. А тебе неделя срок. Первого марта сбор.
– Маловато…
– Ой, хватит ныть. И давай, выметайся. Я тебе весть передала – свободен.
* * *
Алёша сидел в своей небольшой, но уютной квартирке в слепых сумерках уходящей зимы, слушал капель (московская зима вновь выдалась хлипкой) и готовился. Но получалось у него плохо.
Уходил он из богатырей легко и без мучений. Доспехи хотел оставить прямо там, у Калинова Моста, да только Горыня рыкнул: «Чужого хлама нам тут не надо». Алёша обиделся и своё забрал. В Москве устроился ладно и быстро. Разом силу свою богатырскую отменив, он никогда к ней не возвращался. Открывая в себе человеческие таланты, он поумерил бесшабашность и хвастливую свою натуру, обрёл усидчивость, вдумчивость и умение слушать.
Осев в институте, увлёкся измерительными приборами и даже придумал тему для диссертации: «Метрическая система в тридорожной системе координат». Но увлекла его не научная работа, а преподавательская – открыл в себе ещё и эту жилку. Студенты к нему тянулись, он говорил громко, интересно, имел в запасе и шутку добрую, и слово поддержки. Двоек не ставил и слыл добреньким.
Доспехи пылились в шкафу.
Он читал книги, смотрел кино, гулял по бульварам и флиртовал со студентками. Раздражало в новой жизни одно – заведующий кафедрой, крючкотвор и бюрократ. Новшества он принимал плохо и каждый раз, когда Алёша предлагал план нового курса, вычёркивал оттуда половину, приговаривая гундосо: «Уберите это из списка. И это, и это». Алёша вздыхал и убирал.
И вот теперь, умудрённый преподавательским опытом, знавший, как заполучить внимание аудитории, он сидел над чистым листом и не знал, с чего начать. Вздохнув, написал несколько слов.
* * *
Нормальная весна, думал Алёша, шагая от метро «ВДНХ» к музею космонавтики со знаменитым монументом наверху. Небеса крошили снежную, колкую крупу; под ногами то хлюпало, то скрипело.
Возле музея толклись незадачливые туристы – было закрыто.
– Да заходь, чего встал, – ткнул его в спину карлик в балахоне.
Домовой или леший какой, решил Алёша и вошёл – двери перед ним распахнулись и, на удивление туристам, захлопнулись назад намертво.
– В ступу садись, – сказали ему.
Он сел. Ступа, как лифт, понесла его в космические дали. К ракете, понял Алёша.
Внутри оказалось просторно, как во дворце. Ряды амфитеатром уходили в тёмную верхотуру, где тлел угольками ноздрей всех голов Змей; вокруг шуршала всякая лесно-болотная братия; Финист притулился на жёрдочке под потолком. Спереди сидели Святогор, Кощей, Добрыня, Илья, Мара, Яга, Жива, Леля, Тугарин расплылся косоглазо, ещё кто-то из больших (Алёша стал забывать всех по именам и в лицо). Была тут и Карна, красивая, очень похожая на сестру. Жля сидела поодаль, позади русалок, грустная и какая-то потерянная. После тренировки, наверное, подумал Алёша.
От волнения он ощущал себя здесь отстранённо, будто и не он это вовсе. Как ни начни, всё смешно будет, подумалось ему.
– Да ты не робей, Попович, – хрюкнули с верхотуры.
Загалдели.
– Да, что самое главное среди человеков городских?
– Руби нам и глаголь, а мы уж подхватим.
– Давай, Алёша, – подмигнул ему Добрыня, а Илья нахмурился.
Все при параде. С мечами, мётлами, в чешуе и доспехах… Кощей одрях, но сбрую парадную нацепил.
– И вам не хворать, честной… и не очень народец.
– Да не старайся, юморист, говори, как умеешь. Не срамись.
Алёша после этих слов сразу успокоился.
– Чтобы стать москвичом, нужна прописка и квадратные метры. Но они могут вас испортить.
Народ притих, кто-то даже кинулся записывать.
– Шучу.
Теперь хмурился не только Илья. Но и Добрыня. Жля закурила. Змей пыхнул дымом – окружающие посыпались в стороны. Кощей клацнул челюстью.
– Ладно. Мой совет вам будет состоять из одного пункта. Ваше богатырство, горыничество, летунство, колдунство, курьи ножки и рыбьи хвосты, палки-руки, ворожба и болотные песни… У каждого своё. Так вот – уберите это из списка. Навсегда. С корнем. Становитесь людьми, коли вам так хочется в город.
Что тут началось. Кто-то заржал мартышкой, из Змея искры повалились, Илья палицу свою сжал – с неё закапало, Карна пальцем покрутила у виска. Жля вжалась в кресло. Остальные визжали, скрипели, выли.
– Бабуль, отвези меня, а? – сказал Алёша Яге.
– Ты, Алёшенька, палку-то перегнул.
– Так тем более отвези.
* * *
Началась весёлая жизнь. Алёшиным советом нагло пренебрегли. Народец расселился по столице уверенно, можно сказать, со вкусом. Человекоподобные словно всю жизнь тут жили, талантами своими расчудесными очень удачно вклинившись в московскую суету. Навроде вот Карны, которая зашибала немереные деньжищи на футболистах. Кощей на кладбище устроился, на Новодевичье. Змей на «Остров мечты» подался, дети его за роботизированного динозавра принимали. Администрация парка в нём души не чаяла и все его капризы сбивалась с ног выполнять. Русалки подались в спорт и в бассейне уверенно обгоняли лучших пловцов. В федерации стали думать, как заявить их на Олимпиаду.
Как-то раз возле дома Алёша увидел знакомую спину, в гараж шириной.
– Илья?
В робе, с чемоданчиком и без булавы, богатырь был всё также огромен и бородат.
– Здоров… – пробасил он.
И потом на кухне под пиво Илья рассказывал, как злато и серебро к нему рекой льются, граждане, измученные плохо устроенным ЖКХ, рвали на клочки за любые деньги такого работника. Который
