вами поговорить, – продолжал Крин. – Несовершеннолетние приходят с родителями. Кому нужен отгул с работы, мы дадим справку. Все понятно?
– Да, – хором подтвердили подростки.
– Рябины, – окликнул Крин, – десять утра вас устроит?
– Устроит, – кивнул старик.
– Джинаганали одиннадцать? – спросил следователь.
– А можно, если мама будет занята, мы позвоним и передоговоримся? – поинтересовался Ара.
– Нужно, – сказал Крин. Он достал три визитки, протянул их Аре, Нику и деду Корби.
– Николай Коплин, – обратился Крин к Нику, – двенадцать. И мы с Вашим отцом сможем еще раз обсудить вопрос о вертолете.
– Хорошо, – буркнул Ник.
– Все свободны, – сказал Крин. – Доброй ночи.
Он повернулся и через поле пошел к разбитым и распахнутым дверям запасного выхода школы. Опер и понятые двинулись за ним.
Когда полицейские ушли достаточно далеко, Корби поднял рюкзак Ары и достал жестяную коробку.
– Ник, это твое, – окликнул он друга.
– Выброси ее, – ответил Ник.
– Пошли, – сказал дед, – нечего теперь с ними болтать.
Он схватил Корби за локоть и потащил за собой. Подросток не сопротивлялся, но какую-то долю секунды еще смотрел на своих друзей. Они стояли посреди едва освещенного поля. Наступила ночь, и небо над ними мерцало искорками звезд. Ник сжимал кулаки, а глаза Ары блестели, хотя он не плакал.
Корби подумал, что больше не знает себя. Он не понимал, почему не может по-настоящему раскаиваться и грустить, как это делает Ник. Не понимал, почему все развалилось вместе с этой смертью. Не понимал, на чем держалась все эти четыре года его жизнь, и не понимал, на чем она держится сейчас.
Перед его глазами снова были только мертвые. Он чувствовал, что проведет эту ночь с ними.
Глава 10
Мертвые
Дед не отпускал руку внука и не переставал говорить с того момента, как они вышли со школьного двора.
– Ты не уважал старших, – бубнил он, – и вот к чему это привело. Считал себя большим и сильным, а ни шагу не можешь ступить сам. Сосунок, приживалка, малолетка неблагодарная. Молоко на губах не обсохло, а что о себе возомнил?
Старик и подросток шли по пустынным темным улицам. Корби узнавал места. Вот подъезд первой девушки Ары. Вот подворотня, где Ник как-то шуганул пару гопников. Двор, в котором они залезли на крышу трансформатора. Дом одноклассника, на дне рождения которого все первый раз сильно напились. Лавочка, на которой они столько раз сидели, разговаривая обо всем на свете. Знакомые окна, машины, заборы, детские площадки, тропинки, заросли кустов. Корби ходил здесь утром и вечером, днем и ночью – веселый или грустный, трезвый или пьяный, разочарованный или окрыленный маленькими победами.
– Убежал из дома, – крутил свою шарманку старик, – и тут же приполз обратно. Все вы такие. Новое поколение. Слабаки. Тебе в восемнадцать лет еще с сосочкой играть надо, и в ножки мне кланяться. А ты дерзишь, мозгляк.
Корби не реагировал. Его самооценка в этот момент была такой низкой, что никакие ругательства и попреки не могли ему досадить. «Я мразь, – думал он, – я живу, когда другие умерли. Живу, топчу землю. По-прежнему дышу. Я опять попал в ту же ловушку. Дурак, какой же я дурак. Мне не надо было даже отходить от стола деда. Надо было прямо там пустить пулю себе в висок, и сейчас всего этого не было бы. Даже Андрей, может, был бы еще жив».
– Денежки прибрал, – продолжал старик. – Шестьдесят семь тысяч. Я всю жизнь служил родине, чтобы иметь свой кусок хлеба. А ты просто взял и положил в карман. Легко тебе, тварь, было грабить старика, а? Кормильца своего обирать?
Дед рванул Корби за руку.
– Что молчишь?
Они шли мимо дома культуры. Под козырьком подъезда со сбитыми ступенями горел одинокий желтый фонарь. Корби понял, что недавно был здесь почти счастлив. Они стояли в толпе своих одноклассников и знакомых, слушая, как дрожат стекла широких окон от звука настраивающейся рок-группы, и наслаждаясь праздником лета – веселые, дружные, опьяненные своей молодостью и красотой…
Он испытывал странное дежавю. Четыре года назад он бежал к разбившейся машине тем же путем, каким по утрам ходил в школу. Теперь, после гибели Андрея, дорога от школы домой опять стала дорогой смерти. Корби казалось, что все повторяется, что ветер так же шуршит в траве, как в ту ночь, и что мир так же утратил краски.
***
Когда незнакомый водитель прогнал его, Корби не стал спорить, не стал ничего объяснять или доказывать. Он просто побрел прочь. Прочь от разбитой машины, от мертвых отца и матери, от неизвестного ему подростка с переломанными ногами. Тогда он тоже шел через опустевшие темные дворы, мимо чьих-то тепло светящихся окон, мимо молодых людей, курящих и целующихся за стеклами подъездов, мимо детских площадок и поставленных на сигнализацию машин.
Он прошел три или четыре улицы и вышел на пустырь. Начался мелкий дождь. Ветер разбрасывал по сухой траве крупу блестящих капель. Шоссе осталось у Корби за спиной. Он шел от света в темноту. Его рассеянная тень обгоняла его и постепенно бледнела, сливаясь с ночным мраком. Когда дорога осталась в четырехстах метрах позади, тень исчезла.
Один.
Он шел по узкой тропинке. Засохшие стебли травы цеплялись за одежду, царапали безвольно обвисшие руки. Джинсы промокли насквозь. Он замерз, но продолжал идти. Он пытался говорить с собой. Он понимал, что сходит с ума, и пытался заставить себя снова стать нормальным, живым, мыслящим существом.
Он пытался понять, любил ли он их. «Я любил своего отца? – спрашивал он себя. – Я любил свою мать? Чем они на самом деле были для меня? Как я смогу без них жить?»
Он не находил ответов. Он не мог вернуть прошлое. Он не мог вспомнить, как выглядели их лица. Он не мог вспомнить, о чем они говорили, над чем вместе смеялись. Все исчезло.
Он уходил в темноту, в страшную безлюдную пропасть дождливой осенней ночи, где нет места ни ребенку, ни взрослому. Ему казалось, что там он, наконец, сможет успокоиться, остудить голову, лицо, сердце, найти точку стабильности в накренившемся мире, собрать то, что разбилось о фонарный столб. Ему казалось, что там он не встретит ничего ненавистного, ни одной повторяющейся черты человеческого мира. Там не будет одинаковых домов, которые все такие же, как их дом, одинаковых машин, которые все могут стать чьим-то гробом из скомканного металла. И там не будет людей. Людей, которые думают, что контролируют что-то, принимают решения. Выбирают комнату посветлее, вид покрасивее. Подбирают кафель, паркет, обои.
