на людей Паша не сможет.
Дверь в машинное отделение. За ней — просторное помещение в несколько палуб высотой. Паша метался между дизелями — как крыса, загнанная в угол. Стармех с подопечными высыпали из центра управления. Не обосрались, молодцы! Приближаться к вооруженному безумцу вплотную ребята пока не решались, но без боя Ермолаев уже не выберется. Бегом по лестнице вниз.
— Федя, стрелять не вздумай. Паша! Успокойся! Брось нож, пока не случилось совсем непоправимого!
Слова капитана возымели обратный эффект: старший матрос утратил остатки разума. С истошным криком он принялся размахивать ножом. Механики подрастерялись, расступились.
— Мананнан этого не одобрит!
Что за галиматью понёс Федя Бахтин, не понял никто — кроме, похоже, самого Ермолаева. Безумец прижался к дизелю, затравленно озираясь.
— Мне обещали. Кровь за выход! Я пролил кровь!
Он бормотал, точно оправдываясь. Но безумие во взгляде слегка угасло.
— Если Мананнан хотел бы убить гостей в своем доме, ты бы ему не понадобился. — старпом продолжил говорить странное. — Отдай нож.
Старпом с капитаном приблизились. Уже на расстоянии удара. Неужели получится? Ермолаев почти готов был протянуть нож, но…
— Лжец!
Безумная гримаса, стремительный выпад — но теперь капитан оказался быстрее и был вооружен. Паша упал на колени, хватаясь за горло. Хрипел и пытался вдохнуть. Пара минут агонии казались вечностью — тяжёлое зрелище. Красов уронил наваху. Его трясло.
— Тела в холодильную. И Пашу, и Игоря. Всем… отдыхать. В ближайшее три часа стоим на якоре. Мне нужно…
Красов пошатнулся, но Бахтин подставил плечо.
— Что ты нес, Федя? Кто там будет недоволен?
— А, это… ну… — Бахтин явственно замялся. — Да из Лёвиной песни. Ирландские мотивы. Я типа решил, что раз он говорил про Льва, прежде чем с катушек слететь…
Красов не припоминал у «Левиафана» ничего подобного, но последний альбом он не слушал, да и творческое наследие Платонова уж очень обширно. Только истовый фанат всё упомнит.
— Сейчас мы с твоим Платоновым серьезно поговорим. Очень. Но сначала руку перевяжу… и выпью. Я убил человека, которого знал восемь лет.
***
Музыкант был ровно настолько же спокоен, как когда его заперли. На лице Лёвы сияла та же блаженная улыбка, которую Бахтин помнил из детства. С улыбкой всё понятно. Интереснее иное: откуда он помнил…
…впрочем, об этом речь и пошла сразу же. Платонов говорил так ровно, таким серьёзным тоном, словно бы не городил полнейшую дичь. Феде Бахтину, правда, эти слова ересью сумасшедшего уже почти не казались, а вот Кэп…
А капитан, как ни странно, тоже был спокоен. Может, смерть Ермолаева выпила все эмоции? Хотя Иваныч верно сказал, когда вся эта дичь ещё только начиналась: капитан должен сберечь судно и экипаж. Остальное вторично.
— Старые сказки, Федя… — протянул музыкант, не глядя в глаза ни ему, ни капитану. — Сказки, которые ты знаешь лучше, чем думаешь. Нам нужно идти на Личутинский корг и только туда.
— Это ещё почему? — приказов Иваныч явно уже наслушался.
— Потому что иначе мы все погибнем.
— Да ну?
— Вы же сами видите, что положение становится только хуже. С каждым часом. Если ледокол не погибнет во тьме и льдах, то люди на нём просто перебьют друг друга. Сигнал по радио был не из Североморска. Он был вообще не отсюда. Мы в Сиде. Мы в стране Мананнана Мак Лира, которая всюду простирается, где только плещется море. Ложный сигнал ведёт корабль прочь от корга, но одновременно и к погибели. Единственный шанс — действовать наоборот. Идти туда, куда собирались.
Звучало до такой степени безумно, что даже могло быть разумной тактикой. По крайней мере, на взгляд Бахтина, который самому ему уже казался каким-то помутневшим. Капитан сохранял более ясный рассудок. И вопрос задал пусть не свежий, однако очень своевременный.
— Так всё-таки, зачем тебе на Личутинский корг?
— Этот вопрос теперь уже не имеет ни малейшего значения. Тяжёлое время сомнений, капитан, прошло: сейчас выбор стоит между жизнью и смертью, а он очевиден. Вы можете мне не верить, конечно… Как и в темноту посреди полярного дня, в лёд посреди лета. В то, что убили человека. Но от этого не изменится ни-че-го. Единственное, что способно изменить ситуацию — это ваше решение: идти на Личутинский корг, как мы договорились и как я предлагаю, или же нет.
Бахтин догадывался, о чём думает Красов. Личутинский корг сейчас банально ближе, нежели все другие варианты: Новая Земля, упомянутый в приказе Североморск, родной Северодвинск. Идти туда с точки зрения борьбы за корабль и жизни его экипажа — рационально само по себе, даже без странных речей Платонова. Дойти до берега, встать на якорь, отдышаться. А уж оттуда — на связь с большой землёй. Хоть своё начальство в Северодвинске, хоть эти… североморские. Не важно. Там, на корге, уже можно будет спокойно всём разобраться.
— Решайте, капитан. Времени осталось мало: скоро хитрость Сида заведёт нас так далеко, что уже не будет конца ни ночи, ни льдам, ни крови.
— Так на Личутинском корге, выходит, прямо самый Сид и есть?
— Возможно. И что? Бегать от медведя глупо — умрёшь уставшим. А вот если лезешь к нему в берлогу с рогатиной…
— Очень поэтичная метафора. Уместная — вот прямо слов нету…
Однако принимать решение Красову действительно было нужно. Старпом понимал: советы его капитану не нужны. Сам разберётся, да и решение уже практически принято.
***
А дальше всё было как в сказке.
Дурацкая только сказка, вот уж правда. То ли в запое её писали, то ли под чем-то ещё, то ли просто автор — мудак: этого уж Бахтин уверенно сказать не мог. Вроде было море кругом, а вроде — цветущий луг. Почувствуй себя Вещим Олегом на ледоколе. Никаких льдов. Никакой больше ночи.
Ну и остров был, конечно. Бахтин уже понимал: вряд ли обитатели этой земли зовут её Личутинским коргом. Он вообще понимал всё больше, и поначалу это озарение повергало в страх, потому что вырисовывалась в голове мысль, которая никому не понравится. Но затем стало как-то спокойнее. Не потому, что всё равно: потому, что как-то… неизбежно.
— Я ведь говорил тебе, Федя: только недавно
