что царица. Лицом, должно быть, в молодости была весьма пригожа, да и в старости привлекательности не утратила. Со слугами говорила тихо, но властно, — такую без крика послушаешься. Подумалось мне: вот если бы она царицей осталась, если бы её государь Пётр Первый от себя не удалил, по-другому жизнь в России пошла бы… Ну, да что говорить — человек предполагает, а Бог располагает!..
Коротким её свидание с внуком было: потолковал он с ней часок и уехал на охоту. Ждала она его, ждала, да где там!.. Он на охоте неделями пропадал, разве дождёшься?.. Так и уехала, больше с ним не повидавшись.
Зато к Елизавете Петровне он не на шутку стал сердечную симпатию показывать. Случилось ли что промеж ними, нет ли, не знаю, но это уже не детские ухаживания были.
— Женюсь на Лизе, и делу конец! — говорил Пётр Алексеевич на все возражения. — Наше родство не близкое, у нас отцы и матери разные, да разве не было примеров, чтобы и при близком родстве цари женились? Я император: как прикажу, так и будет.
Видя такое его влечение, Долгоруковы поспешили Петра Алексеевича со своей дочерью Екатериной свести, которая была родной сестрой князя Ивана. Красавицей была княжна Екатерина, глядеть, не наглядеться, но скандал вышел: она к Петру Алексеевичу никакого расположения не чувствовала, у неё собственный воздыхатель имелся. Тем воздыхателем был иноземец Миллесим или Миллезим, — имя это или прозвище, не помню. Такая у них любовь была, куда там! — но Долгоруковы этого Миллесима прогнали и чуть не силком заставили Екатерину с Пётром Алексеевичем обручиться. Как они их уговорили, никому не известно; его-то ещё могли склонить, он весь в их власти находился, но она была горда и характера сильного, такую сломить непросто…
Пётр II Алексеевич.
Художник И. Ведикинд
Кстати, по отцу она звалась Алексеевной и если бы стала государыней, то в российской бытности три императрицы Екатерины Алексеевны были бы: первая — жена Петра Алексеевича Первого, вторая — его внука Петра Алексеевича Второго, третья — другого внука, Петра Фёдоровича Третьего. Впрочем, до другого внука дело, наверное, не дошло бы…
Как бы там ни привелось, но Бог рассудил иначе: в тот самый день, когда должна была княжна Екатерина с Петром Алексеевичем венчаться, царь умер. Говорили, что от оспы, — мы этого не знаем, в последнее время он у Долгоруковых проживал, у нас не появлялся, — однако и при оспе люди выживают. Правда, пил юный Пётр Алексеевич много, — я уж рассказывал, — и жизнь вёл беспокойную, разгульную, так что, может, и впрямь не смог болезнь одолеть.
* * *
По смерти Петра Алексеевича Второго императрицей стала Анна Иоанновна, племянница Петра Алексеевича Первого, дочь слабого умом царя Иоанна, что умер в молодых летах, успев, однако, изрядное потомство оставить. В живых остались только девки, царевны; жили они со своей матерью, вдовствующей царицей Прасковьей Фёдоровной, все здесь, в Измайлово, пока государь Пётр Алексеевич Первый их в Петербург не перевёз, где своих племянниц за иностранных принцев замуж выдал.
Анна Иоанновна тоже была выдана за какого-то принца, но тот возьми и умри сразу после свадьбы; так она и жила молодой вдовой на чужой сторонке. Как и отчего Анну Иоанновну на престол российский пригласили, нам не сообщили, не нашего ума это дело, но вернулась она из-за границы снова в Измайлово. Жила она здесь год или малость поболее, но нам этот год целым веком показался. Что тут творилось, не приведи Господи! Машкерады, балы, увеселения с фейерверками, заграничные театры, шутов да скоморохов представления — и прочее, и прочее, и прочее! И ладно бы, если шло то веселье от сердца, простое и искреннее, но нет — было оно надрывным, а нередко и злым…
Плохое было время: людей и мучили, и казнили, и часто по пустякам. По Москве ходить было страшно — не то вернёшься домой, не то нет. А уж сколько народу покалечили, сколько изуродовали, не сосчитать! Идёшь, бывало, по городу, смотришь: у этого ноздри вырваны, у того ушей нет; кто-то с клеймом на лбу красуется, а кто-то мычит языком надрезанным.
Лютовала Анна Иоанновна, ох, лютовала!.. Отчего так? Шептались, что за власть свою боялась — дуриком, де, власть к ней пришла, дуриком можно было её и потерять. Но я полагаю, что причина не только в этом, но также в самой государыне была, в общем её состоянии. Немолодой Анна Иоанновна на трон взошла и больной, к тому же.
Грузна была невообразимо, расхаживала по Измайлово, задыхаясь и хрипя, за сердце хватаясь. В верхние палаты подняться не могла: для неё особый помост сделали, который подымали на блоках и верёвках. Опричь сердца, страдала почками: по малой нужде ходила с кровью, а бывало, с криком. Дядя её, Пётр Алексеевич, в своё время тоже от почек криком кричал, — может быть, у них это семейное… Спала государыня плохо; на ночь приводили к ней в опочивальню девок-служанок и бабок-сказительниц. Девки пятки Анне Иоанновне чесали, а бабки сказки рассказывали, чтобы государыне легче было заснуть, но ни то, ни другое не помогало.
От таких немощей невольно озлобишься, а тут такая власть дана! Всё равно что топор дать безумцу, — таких дров нарубит, не обрадуешься…
Говорили, что виновником сих злодейств был немец Бирон: он вместе с государыней Анной Иоанновной приехал, был её сердечным другом. Я, однако, ничего дурного про него сказать не могу, разве что жил во грехе с государыней, имея законную жену и троих детей. Стыд и срамота, но пусть его за то Господь судит!..
Нас, русских, Бирон недолюбливал, частенько от него слыхали, что, де, ни себя, и никого не уважаем, к обману склонны, ленивы и беспорядочны, — скажет так и ещё что-то по-немецки прибавит. Но кроме этого ворчания никакой обиды он нам не чинил: будучи лютеранином, а у них постов нет, в постные дни приказывал себе скоромного не подавать; Рождество и Пасху справлял по русским срокам и никогда над обычаями нашими не насмехался.
Обласкан он был государыней сверх меры, это да, и подарки богатейшие от неё получал, но и другие знатные господа крутились около государыни, как осы вокруг сладкого, и каждый норовил лакомый кусочек отхватить. Злились друг на друга, жалили больно, изничтожить своего соперника были готовы; Бирон-то ещё порядочнее прочих был.
* * *
Когда Анна Иоанновна преставилась, новым государем провозгласили её внучатого племянника Иоанна Антоновича, но поскольку тот
