способны организовать сопротивление новому режиму. Кампания проводилась через массовые митинги, массовые собрания критики и борьбы, трансляции публичных судебных заседаний через громкоговорители и радиостанции, а также посредством волны широко освещавшихся арестов и казней [Lieberthal 1980: 53–77; Strauss 2002][44]. Кульминацией театрализованных и высокоэмоциональных собраний порицания зачастую становилось требование толпы немедленно предать обвиняемых казни, которая нередко проводилась в ускоренном порядке, без суда и следствия. Объекты кампании, которым удалось избежать заключения, ставились «на контроль» сил общественной безопасности – по сути, это была форма условного освобождения в виде помещения под наблюдение, которая могла действовать годами [Gao 2004: 140–146; Vogel 1969: 62–65; Yang 2008]. По мере нарастания кампании собрания критики и борьбы и массовые трибуналы стали весьма распространенной особенностью городского ландшафта. В городе Ханчжоу в 1545 массовых собраниях порицания контрреволюционеров приняли участие свыше 450 тысяч жителей [Gao 2004: 144]. По официальной статистике, свыше 1,2 миллиона людей было арестовано и в конечном счете отослано в трудовые лагеря, еще не менее 710 тысяч человек были подвергнуты казни [Schoenhals 2008b: 72] (см. также [Gao 2004: 140; Strauss 2002: 87–89; 2006: 901])[45]. Есть свидетельства, что количество казней значительно превзошло те масштабы, которые изначально предполагало руководство КПК. В ходе кампании Мао Цзэдун пытался регулировать частоту проведения казней, иногда призывая активистов к большей бдительности, иногда стремясь сдержать их неистовство. Через личные комментарии к докладам он неоднократно вмешивался в ход судилищ персонально и даже предложил ввести показатель 0,1 % от населения как приемлемый стандарт для приведенных в исполнение казней [Yang 2008: 109]. Чиновники на местах, не желая, чтобы кто-то посчитал, что они противодействуют контрреволюции слишком мягко, пытались действовать в рамках этих показателей, которые воспринимались ими как некая квота. В первоначальной сопроводительной документации кампании в качестве людей, подлежащих аресту и казни, указываются шпионы, вредители и члены подпольных организаций сопротивления. Однако во многих районах не удавалось найти достаточное количество людей всех этих категорий, чтобы выполнить целевую квоту. Часто объектами мероприятий кампании оказывались члены преступных группировок и руководители религиозных сект, а также и «местные хулиганы», которые подвергались аресту по туманным обвинениям, но без указания на конкретные преступные деяния. В ходе кампании арестовывались и подвергались казни также и бывшие солдаты и чиновники Гоминьдана, которые прошли регистрацию у коммунистов, пообещавших им снисхождение. В провинции Гуйчжоу были казнены все находившиеся при власти в конце националистического правления уездные начальники в количестве 81 человека. Схожим образом покончили и практически со всеми главами поселков в окрестностях города Чэнду [Dikötter 2013: 89–92; Strauss 2002: 89–92; Yang 2008: 110].
Кампания практически подавила организованное сопротивление и ликвидировала остававшиеся подпольные сети националистов. Резко сократилось количество политических убийств и актов саботажа. Однако масштабы казней все же чрезмерно превысили те показатели, на которые ориентировались представители КПК. Внутрипартийные расследования в 1953 г. показали, что на значительной доле казненных не было никакой вины и казни они были подвергнуты по надуманным обвинениям. В отдельных случаях в ходе кампании предавались смерти верные члены партии. Особо тяжелый удар пришелся на чиновников и солдат Гоминьдана, которые по собственной воле перешли на сторону КПК на поздних этапах гражданской войны. Обещания о снисхождении к тем, кто, не будучи дезертиром, сознательно пошел на регистрацию после поражения националистов, просто игнорировались. На фоне осознания руководством партии утраты контроля над стихийными казнями, которые в ответ на требование их прекращения лишь нарастали, Мао призвал завершить кампанию [Yang 2008: 112–120].
Количество арестованных в рамках описанных кампаний быстро превысило вместимость обычных тюрем [Dikötter 2003]. Тюремная система, полученная в наследство от националистов, оказалась удручающе несовершенной. Новый режим нарастил свои возможности по содержанию людей в заключениии через новую масштабную систему трудовых лагерей. К концу 1951 г. под стражей находилось свыше двух миллионов человек, при этом 670 тысяч из них содержались в новых трудовых лагерях, где в обмен на средства к существованию требовалось работать. К 1955 г. в трудовых лагерях содержалось более 1,3 миллиона человек. Условия проживания в них были крайне тяжелыми, дефицит продовольствия дополнялся физическим насилием и расправами. Рост числа заключенных сдерживался высокими показателями смертности [Ibid.; Dikötter 2013: 243–254].
Подавление религиозных сект, тайных ассоциаций и городских банд
В январе 1949 г. КПК ввела запрет на тайные общества и религиозные секты. Соответствующая директива порицала эти организации за связи с Гоминьданом, сотрудничество с японцами, сбор разведданных, распространение ложных слухов и инспирацию местных бунтов [Hung 2010: 400]. Основным источником для привлечения в религиозные сеты новых членов в таких городах, как Тяньцзинь, было первое поколение сельских мигрантов. Секты имели сильные позиции на севере Китая. Самой влиятельной была организация Игуаньдао (буквально «Всепроникающее дао» или «Путь всепроникающего единства»). В ее отношении в 1950 г. было издано отдельное постановление. Игуаньдао следовало учению, в котором перемешивались заимствования из буддизма, даосизма, конфуцианства, христианства, ислама и местных верований. Новое правительство видело в секте большую угрозу. Только в Тяньцзине, где по состоянию на 1951 г. проживал миллион совершеннолетних людей, Игуаньдао имела свыше 200 тысяч членов, по большей части – мужчин, работавших в мелких кустарных и коммерческих предприятиях, и женщин, представлявших первое поколение городских семей [Ibid.: 401–403; Lieberthal 1973: 243–244; 1980: 14–16]. По расчетам, в секте состояло около 11 % населения провинции Суйюань[46]и 15 % населения Пекина. При этом количество членов Игуаньдао продолжало расти. По имеющимся данным, в секте состояли примерно 1100 сотрудников Управления общественной безопасности Пекина. В одном из районов Пекина членами Игуаньдао были 23 % полицейских [Hung 2010: 403–404]. Более того, даже среди местных партийных кадров и членов Коммунистического союза молодежи Китая обнаруживались сектанты.
Со всей очевидностью, у Игуаньдао имелись возможности подрыва нового режима. Секта открыто выступала против коммунизма и ранее призывала людей противодействовать перераспределению земли. Вплоть до победы КПК Игуаньдао распространяла слухи о том, что у коммунистов непременно будет совместная собственность и общие жены. Корейскую войну секта называла началом третьей мировой, которая должна была положить конец КПК. В преддверии кампании по подавлению контрреволюции КПК обрушилась на секту с критикой и призывала ее членов выходить из организации и добровольно регистрироваться у новых властей. В дальнейшем меры против Игуаньдао были включены в кампанию против контрреволюции. Сектанты доносили друг на друга. Лидеров секты проводили через публичные собрания критики и казнили. Судилища и казни широко освещались в СМИ. Кампания успешно уничтожила основы деятельности Игуаньдао [Ibid.: 404–417; Lieberthal 1980: 108–119][47].
Схожей была судьба продолжительное время процветавших в китайских городах тайных обществ и криминальных группировок. Масштабные и достаточно хорошо организованные тайные общества объединяли
