железками, модель фрегата, макивара, которую хотя бы следовало прикрепить к стене, но никак не доходили руки, стол, тахта под клетчатым пледом. Всё это барахло стояло в его комнате сначала в Железногорске, потом — в Адмире.
Отец предлагал «выбросить хлам» и купить новое, модное, не понимая такой сентиментальности. Шаламов презрительно фыркал, мол, никакой сентиментальности тут абсолютно нет, просто ему уютно среди знакомых с детства вещей. Хотя и слегка кривил душой. Уют уютом, но, к примеру, он никогда не забывал, что на этой тахте у них с Эм был первый раз. Такой… неистовый, безрассудный, крышесносный. До сих пор — стоило ему вспомнить — внизу живота сладко сжималось и наливалось тяжестью. И сейчас стоило подумать — как хлынули лавиной образы. Губы её, взор затуманенный, изгибы… Чёрт, этого ещё не хватало! Шаламов попытался стряхнуть наваждение. Вдруг дверь отворилась. Он резко накинул на себя комом плед, но Вероника наверняка уловила порывистое, точно испуганное движение.
«Хоть бы она не успела ничего заметить», — подумал Шаламов, чувствуя, как предательски краснеет лицо.
Она взглянула на него с лёгким замешательством, но тут же справилась с собой и вполне непринуждённо спросила:
— Эдик, пойдёшь с нами чай пить? Папа торт принёс.
— Нет, — хрипло выдохнул он, и зарделся ещё больше. Чёртов голос тоже подвёл его. Как стыдно…
Ника вышла, а Шаламов уткнулся носом в стену, стиснув зубы. Так и лежал, пока, наконец, не попустило.
Всё равно с Вероникой как-то неудобно вышло. Эти два дня он всячески уклонялся от её прикосновений, поцелуев, ласк, чуть ли не шарахался, придумывал отговорки, сбегал сюда, ничего не хотелось, а тут вдруг на ровном месте… Как какой-то малолетка. Может, она и не успела ничего заметить?
Хотя тоже молодец — выдумала чаепитие с папой! После всего, что случилось в пятницу, они с Гайдамаком явно друг к другу поостыли. Во всяком случае Шаламов всё ещё сильно на него злился и не горел желанием встречаться. Они там, отец и дочь, любезничали на кухне, шептались — плевать. Его не трогали и спасибо.
Когда Гайдамак ушёл, Вероника заглянула к Шаламову не сразу. Пока вымыла посуду, пока убрала торт в холодильник, пока в нерешительности потопталась за дверью. Затем постучала, выждала пару секунд и только потом вошла. Шаламов понял, что всё-таки она заметить успела его странную реакцию, да ещё наверняка решила, что он тут… в общем, неважно. Что теперь об этом думать?
Она подплыла к нему и с игривым выражением лица застыла рядом, заведя обе руки за спину, как будто там сюрприз. Шаламов вопросительно взглянул на неё.
— Угадай что у меня для тебя есть, — с таинственным видом проворковала она.
— Что? — Не видит она, что ли, что ему сейчас не до загадок?
Вероника улыбнулась и показала две продолговатые пёстрые бумажки. Билеты на какой-нибудь концерт? Ну не в цирк же? Это было бы чересчур.
— Два билета на завтрашний концерт! На «Пикниииииик»! — совсем по-девчачьи воскликнула она.
— О-о… Серьёзно?
На первом-втором курсе он часто ходил на концерты — отрывался после уныло-болотистой жизни в Адмире. Иной раз на таких исполнителей попадал, чьи песни вообще не слушал. Так, с одной подругой как-то сходил на «Маленького принца», с другой — на «Комбинацию». И уж, конечно, не пропускал ни одной рок-группы: «ДДТ», «Аквариум», «Чайф», «Наутилус»…
Вот с «Пикником» никак не везло. Единственные за три года гастроли в городе совпали с зимними каникулами и поездкой в Болгарию. И вдруг пару недель назад на автобусной остановке случайно на глаза попалась скромненькая афиша, уже обклеенная сверху другими объявлениями. Концерт группы «Пикник», … мая, стадион «Динамо». Он даже звонил насчёт билетов — оказалось, все раскуплены давно. Вот уж он расстроился, досадовал на себя: как мог так прошляпить любимую группу! Ещё больше злился на организаторов: надо было на каждом углу повесить афиши, нормальные афиши, а не эти Филькины грамоты. И тут вдруг Вероника преподносит ему билеты.
— Круто, — улыбнулся он.
— Лучшие места! — продолжала она с энтузиазмом, хотя в глазах явственно читалось разочарование. Наверное она рассчитывала на более бурную реакцию и горячую благодарность. Да он и был ей благодарен, конечно, просто ну как радоваться-то, если в душе, в сердце, в мыслях чёрт-те что творится? И к тому же стало казаться, что это как-то нехорошо, нечестно, что ли, принимать от неё подарки.
— Как ты достала билеты? Их же за месяц все раскупили, я узнавал.
— Кристинкин Владик достал. Если хочешь, он там с кем надо договорится, и мы можем вообще к ним в гримёрку заглянуть или даже…
— Нет-нет, билетов достаточно.
Вероника не уходила, стояла и смотрела выжидающе. И ему сделалось неловко. Догадалась ли она, о чём он думает? Поняла ли, что мыслями он вообще не здесь и не с ней? И что если бы она сейчас стала бы его упрекать, надоедать с вопросами, он бы просто расплевался с ней, да хоть со всеми — неважно, и ушёл. И уж если честно, то ему малодушно хотелось, чтобы она его ругала, чтобы дала хоть малюсенький повод. Но вместо повода — вон билеты. И как, глядя ей в глаза, ждущие и любящие, оттолкнуть её? Как плюнуть в душу, которую она ему на блюдечке…
Глава 15-2
* * *
Живой рок-концерт всегда приводил Шаламова в состояние близкое к экстазу, но эпическая феерия «Пикника» буквально потрясла его до самой глубины своей мощью и прямо-таки мистической энергетикой. Эмоции зашкаливали, душа, казалось, отлетала в астрал. Маэстро в чёрном сюртуке с высоким воротом и позолоченными эполетами и в чёрном высоком цилиндре зачаровывал его неподражаемым вокалом и практически погружал в транс. Шаламов на какое-то время забыл обо всём, чувствуя себя частицей этой восхитительной силы.
Первую часть концерта группа исполняла композиции из последнего альбома «Жень-Шень», а затем несколько — из предыдущего. Их «Вампирские песни» Шаламов знал практически наизусть, переслушал кассету на сто рядов. Но вот так, вживую воспринималось всё совершенно иначе. Не просто как музыка, как голос, как слова, а как сгусток энергии, что проникал в тело, в разум, в сердце и выворачивал душу наизнанку.
«Вот он близок миг блаженный,
Тень любимого лица.
И на миг лишь станет тихо
В их тоскующих сердцах…»
…пел Шклярский, а сердце в груди разрывалось и кровоточило. Шаламов вдруг как будто выпал из общего людского потока и очутился в совершенно другом измерении, где есть только он, она и бесконечность.
«Хочу видеть
