— Детки мои, какой день!..
Гита опускается на софу, закутанная в кимоно ржавого оттенка, которое она, подобно боксеру, натягивает в перерыве между клиентами. Она вышла к нам после целого часа, проведенного в Студии. Принимая душ с утра, я подсчитывала сухие удары ее плетки. Теперь же Гита, прекрасная, покрытая жемчужными капельками пота, со светящимися глазами аккуратно собирает свою светлую гриву в хвостик, как у студентки. Она снимает туфельки и разминает покрасневшие пальцы ног.
— Я так его исхлестала, что даже не знаю, вернется ли он, воркует она тембром голубки, плохо воспитанной голубки, которой наплевать на клиента, потому что мужчины передрались бы за свидание с ней.
Они вырастают как грибы. Стоит только открыть дверь, и вот уже появляется новый с цветами в руках и обеспокоенной улыбкой на губах. Они едва дают ей время на передышку. Кстати, и теперь, смотря на то, как она скручивает сигаретку перед полной чашкой кофе, мне хочется сказать ей, чтобы она не устраивалась слишком удобно. С моего поста наблюдения за шторой я заметила Доктора. Инге предупреждает его, что Гита немного задержится, и тот знаком дает понять, что не торопится. Инге возвращается к нам и скромно кладет руку на обнаженное плечо Гиты. Пока та заливается от смеха, рассказывая, как она отстегала своего предыдущего клиента, Инге тихо произносит:
— Пришел добрый Доктор.
Гита останавливается, а Инге добавляет:
— Какой элегантный мужчина! Всегда одет с иголочки. Была бы у них у всех такая манера подать себя, да?
И вот большие недоумевающие глаза красавицы Гиты выкатываются из орбит. Она натягивает свою профессиональную маску хорошего настроения и вваливается в зал, где ее ожидает Доктор. Мы ничего не слышим, никаких проявлений искренней радости, но зал должен быть полон дрожащей от любви тишины, которую он приносит вместе со своим слишком замысловатым парфюмом. Он смотрит на нее, вдыхает ее глазами и носом, каждой порой своей кожи, не осознавая, что в ее голове уже пошел обратный отсчет. Не слыша мысли, копошащиеся в ее голове, пока он принимает душ и снова одевается, чтобы не навязывать ей свою наготу, подобно другим клиентам, которые выкатываются как шарики из ванной комнаты голыми — голыми и со стояком. И как он мог догадываться, что именно эту его тактичность Гита терпеть не может, как и все, что его касается? Гите вовсе не хочется ни раздевать его, ни притворяться, что она не знала о его эрекции. Кстати, зачастую ее и нет, настолько непомерно и ужасно Доктор изголодался по ней. Если бы этот голод атаковал его желудок, мужчина не смог бы съесть ни кусочка.
Было время, когда Гиту каплю волновали его нежность и медлительность, с которой он входил в нее — еще один симптом голода, заставлявшего его овладевать ею с осторожностью, словно поедая кусочек за кусочком. Ей нравилась эта нависшая тишина, ее возбуждала железная выдержка Доктора. Она даже кончала с ним два или три раза. И теперь корит себя, уверенная, что он почувствовал это и, подобно многим другим мужчинам, спутал этот спазм с началом романа. Даже влюбленный доктор не может представить себе оргазм у женщины, не воображая себе, что она испытывает к нему хоть что-то, смахивающее на нежность.
Теперь он стоит нагим перед ней, и ему тяжело дышать. Она лежит на кровати как королева. Он почти не смеет вдохнуть. Он рад инициативам, которые она предпринимает и которые никогда не меняются. Не они, а его обожание придает их встречам наедине оттенок новизны. Он замечает, что на ней сегодня цвет, подходящей ей меньше остальных — зеленый слишком светлого тона для ее бледной кожи. Однако эта ошибка в выборе абсолютно не делает ее менее красивой, напротив, Гита кажется более человечной. Он представляет ее дома в пижаме, как она подбирает одежду на следующий день, как поспешно перебирает пальцами зеленый сатин, чтобы побыстрее заснуть. Он думает, что она впервые надела этот комплект и что жаль денег, отданных за него. Кстати, в потраченной ею кругленькой сумме есть доля и его денег. От этой мысли его сердце стучит чаще, впрочем, для этого органа мысль о Гите — ежедневный источник упражнений. Он замечает, когда она плохо спала ночью. Когда гуляла допоздна. Когда слишком много курила накануне. Когда чем-то озабочена. Когда у нее месячные. Он чувствует внутри нее губку для впитывания крови. Он видит также, когда она кончает, а как иначе? И дело не в том, что он медик по профессии, дело в том, что он влюблен. И когда она симулирует, он не воспринимает это как хитрую уловку, скорее — как деликатность любовницы, по каким-то тайным и важным причинам не захотевшей испытывать оргазм. Он с нежностью относится к профессионализму, проявляемом ею даже в плохом настроении. Будто она лишь играет роль проститутки. Будто все это только спектакль, в котором он участвует по собственному согласию. У него кровь гоняет туда-сюда, когда он перехватывает взгляд ее спокойных, задумавшихся о чем-то другом глаз, взгляд, противоречащий плавным движениям ее великолепного зада. От этого ему хочется потянуть ее за волосы, и он бы обязательно это сделал, если бы нашел в себе смелость решиться на такое. Но Доктор — очень хорошо воспитанный немец из строгой протестантской семьи. Ходить в бордель, вне зависимости от того, придерживается он своего воспитания или нет, — это уже верный путь в ад — на земле или еще где, рано или поздно. Так еще и обращаться с девушкой так, как он никогда не обращался со своей женой, — этот соблазн он всегда быстро отбрасывает в сторону. В этом мужчине есть что-то от графа Мюффа, что-то способное пробудить толику Нана[9] в Гите. Он не так глуп, чтобы надеяться на ее оргазм при каждой их встрече, слава богу, но он постоянно рассматривает ее лицо, пока двигается сверху. Другие довольствуются тем, что разглядывают груди, зад, влагалище — это трио, нарисованное для любви, простое и красивое, как пейзаж. Он же рыщет в поисках зеркала, пусть маленького, или стекла, где бы отражалось лицо Гиты в те моменты, когда ей надоедает лежать на спине с ногами, обвитыми вокруг его плеч. А так бывает очень часто. В бешенстве Гита спрашивает себя, зачем нужно изменять жене, если все равно трахаешься в позе миссионера. Для кого-то другого это замечание было бы, скорее всего, резонным, но любовь, любовь… От постоянного недовольства им Гита забывает, какой незначительной мелочью можно утолить жажду
