В ладони завозился Гоша.
Точно, забыла я о тебе.
Отправила попугая в клетку. И повернулась к Джин Хо, он рассматривал стену напротив компьютерного стола. В нее был встроен камин: еще одна моя причуда. Он был электрический, но полностью стилизованный под настоящий с декоративной решеткой, кочергой и «горящими» дровами, которые подсвечивались красным, когда он включался. А еще рядом на стене висели мои картины… На одной была Марта на взморье, я нарисовала ее в синем платье, взлетающем от ветра. По-моему вышло не очень, но Марка в восторге. Два наброска Бона, которые так и не стали полноценными картинами потому, что модель отказывалась позировать. Моя фотография с Каськой и… вот тут мне поплохело. По левую сторону камина на уровне пояса висели еще два портрета. Пока что Джин Хо смотрел на Маркин портрет, но как только он повернется сюда…
Не буду об этом думать!!!
Стала так, чтобы загородить их попой и мрачно поинтересовалась:
— Закончил осмотр? Больной вот тут. На столе. — выделила голосом последние два слова.
Парень перевел на меня спокойный взгляд и кивнул, бросая на стул ветровку:
— Кофе хоть угостишь, хозяйка?
Дымясь от возмущения, двинулась на кухню. Что ему тут кафе? Не знаю почему, но, даже не делая ничего предосудительного, он все равно бесил меня.
Одним своим существованием!!!
Когда я вернулась, компьютер радовал глаз рабочим столом с ровными рядами иконок. Он так быстро починил его???
Второй взгляд показал, что предает меня в этом доме не только техника. На коленях у Джин Хо сидела Ванда и с умным видом высматривала что-то на экране. Он тихо разговаривал с ней, а она будто соглашалась!
Прислушалась.
— Нельзя ее к технике пускать. Она не знает, что с ней делать. И учить бесполезно. Вилку в сеть втыкает самостоятельно и то ладно.
Ах ты гад!
Грохнула кружку на стол.
— Не порть мне животное. Ванда — девочка воспитанная, не то что некоторые. Прийти в чужой дом и хозяев хаять.
Парень и ухом не повел, забирая кофе.
— Так тебя Ванда зовут? Красивое имя. Совсем как ты. Умная да еще и красивая — редкое сочетание.
— Зря я тебе в чашку не плюнула. — мою улыбку можно было с полным правом назвать крокодильей. — А ведь так хотелось.
Ванда с укоризной уставилась на меня. Предательница!
— Вот видишь, даже кошке за тебя стыдно. — Джин Хо откинулся на спинку с кружкой в руках. — Тебе доброе дело делаешь, а ты укусить норовишь.
— Спасибо. — моя улыбка вышла еще шире предыдущей. Даже скулы заболели.
— С проявлением благодарности у нас туговато. Я это еще там не берегу понял — вывести его из тебя всегда было трудно, но именно сейчас очень хотелось. До одури. Увидеть, как он выходит из себя и трескается эта ледяная маска спокойствия.
— И какой же благодарности ты хочешь? Чтобы я ушла из спектакля?
— Нет. Я передумал.
— Сам хочешь уйти?
— Это я тоже сделать не могу.
— Почему?
Джин Хо изучал содержимое кружки, поглаживая одной рукой Ванду, которая тихо мурлыкала, трогая лапой геометрический узор на его футболке. Наконец он заговорил.
— Эта работа — Ромкин проходной билет в мир искусства. На показе должны быть какие-то шишки из городского театра. Если им понравится, его будущее у него в кармане.
— Тогда почему он взял на роль меня? У меня нет опыта игры в театре.
— Значит увидел что-то в тебе. Он говорит, что в тебе горит сильный огонь. — резко отставил кружку, вставая, но перед этим мягко и аккуратно опустив Ванду на пол. Я попятилась, но он обошел меня и подошел к левой стене. На которой висели картины, которые я так хотела спрятать от него. Это тоже были портреты.
Его и мой.
Который рисовал он.
Для меня.
Я на нем смеюсь.
Смотрит долго потом протягивает руку и касается кончиками пальцев лица нарисованной девочки. Она продолжает доверчиво улыбаться. Но она больше не я.
Потому, что она никогда не слышала имени Кан Ханыль. Красивое и звонкое, как оборванная струна.
Такое же, как его владелица. В переводе на наш язык оно означает «небо». Такое же голубое, как ее глаза.
И такое же жестокое ко мне.
Эта девушка была невероятно красивой даже на фотографии. Точеные черты лица, высокая, стройная, похожая на куколку со своими роскошными черными локонами. На такую даже дышать страшно вдруг рассеется, как предрассветный туман?
Я увидела ее впервые в бабушкином доме в Елашино.
Тогда мне удалось аккуратно положить фотографию на стол и разжать занемевшие пальцы так, чтобы Романович ничего не заметил. Никому не надо знать, что у меня в душе в этот момент рушился целый мир. Я слышала этот грохот, но пыталась сохранить хотя бы жалкую надежду, что все можно исправить. Может это его сестра?
— Зачем вы мне это показываете?
— Ты много общалась с моим внуком. Наверняка он рассказывал о своей семье. — мужчина с палкой глядел в окно, не на меня, так разговаривают со смертельно больным, не глядя в глаза. Чтобы не видеть отчаяние. Люди боятся этого. Боятся коснуться и перетянуть на себя чужое горе. Лучше отвернуться. Пусть оно остается там, в чужих глазах и не выплескивается наружу.
— Вас в поселке и так все знают. — хотя губы онемели в тщетной попытке удержать невозмутимую мину я еще пыталась шутить.
— Я говорю о той его семье. В Корее. Как бы я не старался, но придется признать, что в Джин Хо больше от них. Даже имя… просил дочь назвать его Дмитрием, но она не послушалась. Их корни сильнее оказались.
Я молчала, ожидая продолжения. Романович стукнул палкой по деревянному полу. Хорошо, что бабушки не было дома, а то она бы ему устроила. В ее доме не принято стучать и шуметь.
— По их обычаям старшие уже подобрали ему невесту. Все уже решено. Когда осенью он вернется, их обручат.
Вот и все, Маша. Никакая она ему не сестра.
Невеста.
— Это они вам сказали?
Павел Юрьевич тяжело глянул на меня из-под кустистых бровей.
— Ты хорошая девочка, Маша. Но не порть себе жизнь. Не тот он. Ищи себе в своем краю избранника. Как сказал бы родной внучке, тебе говорю. Не будет тебе счастья с ним.
Меня уже трясло, но я еще пыталась держать себя в руках.
— Как вашей дочери не было? Поэтому она убежала в другую страну?!
Старик прожег меня взглядом.
— Моя дочь совершила ошибку, забеременев от чужака. Сама себе путь домой отрезала. Только разница в том,
