class="p1">— Что со мной не так? — Стону я, поворачиваясь на бок и крепко зажмуривая глаза. Мне хочется плакать, но даже это кажется слишком потаканием своим желаниям после того, что я только что сделала.
У меня нет времени долго думать об этом. Мой организм измотан днем и релизом, и даже когда я борюсь с тем, чтобы не заснуть, это все равно приходит ко мне быстро. Это бессвязно и прерывисто, сквозь это просачиваются странные сны вины, и в какой-то момент я уверена, что открываю глаза и вижу высокую, худощавую фигуру Александра, стоящего в темноте, закутанного в бордовый халат, и смотрящего на меня сверху вниз затравленным взглядом.
Это всего лишь сон, говорю я себе.
А потом я снова засыпаю.
11
АЛЕКСАНДР
С тех пор, как я вернулся в Париж, я выходил из квартиры только за продуктами. С тех пор, как приехала Ноэль, мне приходилось пополнять запасы чаще, чем раньше. Все, что я приношу домой, она поглощает, и я нахожу это странно приятным, она была ужасно худой, когда ее оставили здесь, и она ест так, как будто никогда раньше не ела настоящей еды. Мне кажется, что я забочусь о ней, об этом питомце, которого Кайто решил мне доверить, но другие мои чувства слишком часто вытесняют это чувство удовлетворения, оставляя у меня ощущение, что я для нее не что иное, как опасность.
Сегодняшний день ничем не отличается. Она здесь совсем недавно, но я уже вижу и чувствую ее след в квартире. Я должен быть благодарен за это, потому что здесь чисто, пахнет свежестью и солнечно впервые с тех пор, как я уехал, но все, что я чувствую, это негодование. Она делает все не так, как делала Анастасия, то, чего, скорее всего, никто другой не заметил бы, но это так. Я замечаю, что предметы немного перемещены, как будто она отложила книгу, стопку бумаг или статуэтку в сторону, чтобы почистить, а затем поставила их обратно в другое место. Я чувствую ее присутствие в доме так, что иногда злюсь, потому что она не Анастасия. Такое чувство, что без моей маленькой куколки в доме не должно быть света, счастья или добра. Я ловлю себя на том, что задергиваю шторы, которые открывает Ноэль, переворачиваю вещи с ног на голову, целенаправленно пытаясь разрушить первозданную красоту, которую она пыталась вернуть в мой дом.
Одна женщина, которую я любил, мертва, вторая ушла, и я ничего так не хочу, как сгнить вместе с первой. Я обижен на Кайто за попытку вытащить меня из этого, для пробуждения желаний, которые я так усердно пытался похоронить, вытеснить из себя наказаниями и мучениями.
Сегодня ощущение хуже, чем когда-либо. Прошлой ночью выпал снег, гуще обычного. Париж — зимняя страна чудес, когда я выхожу на улицу, плотно закутавшись в тяжелое шерстяное пальто, шарф, кожаные перчатки на меховой подкладке и тяжелые ботинки. Когда-то давно я бы нашел это прекрасным, но теперь мои старые раны на коленях и плече ноют от боли, а незажившая рана ощущается хуже, чем когда-либо. Холод пробирает до костей, суставы болят при каждом шаге, но я заставляю себя не обращать на это внимания. Я заслуживаю боли, твердо говорю я себе. Я заслуживаю боли. Особенно после вчерашнего вечера.
Прошлой ночью я снова потерял контроль. Я попытался взглянуть на фотографию, пройти свой обычный ночной ритуал мучения себя фотографией Анастасии, отказываясь от себя, но едва я начал, как мысли о Ноэль заполнили мою голову. Я знал, что она была в библиотеке, я уверен, что мой новый маленький питомец думает, что она ведет себя подло, проводя там так много часов, но я не могу заставить себя рискнуть и наказать ее. Ей это очень нужно, я не сомневаюсь, что она не ест на полу без моего присмотра, что она сама выбирает, как проводить большую часть своего времени, без моего присмотра. Но когда я думаю о том, как я наказал Анастасию, о том, как я мог бы наказать Ноэль, похоть охватывает меня до такой степени, что я не могу ясно мыслить. Если бы я заставил Ноэль отказать себе в удовольствии или отшлепал ее, если бы я надел на нее ошейник, привязал ее и оставил связанной на кровати, пока она спала, я мог бы потерять контроль. И прошлая ночь только доказала это.
Осознание того, что она была в другом конце коридора, в библиотеке, когда я прикасался к себе, воспламенило меня. Я пытался сосредоточиться на фотографии, на Анастасии, но все, что я мог видеть, глядя на нежное лицо Анастасии, ее мягкие светлые волосы и кукольный розовый рот, было предательством. Болью. Страданием.
Мой разум заменил это острое, миниатюрное личико на более мягкое, длинные прямые светлые волосы на волосы черные как ночь, шелковистые и мягко вьющиеся на плечах Ноэль, рот, выкрашенный красным, как кровь, когда она стояла на коленях у моего порога. Я думал о том, чтобы пойти, охваченный похотью, с твердым членом, в библиотеку и швырнуть ее лицом вниз на шезлонг у окна, жестко трахая ее сзади, пока она смотрела на залитый снегом город. Я думал о том, чтобы поставить ее на колени, запустив руку в ее волосы, когда я раскрашивал эту белоснежную кожу и красные губы своим освобождением. Я думал о том, чтобы завладеть каждым сантиметром ее тела, даже теми частями, которые Анастасия мне не разрешала, украсть каждый след девственности, который есть у Ноэль, и о том, что я забираю то, что мне было подарено, полностью овладевая ее телом и, наконец, отдаюсь тьме, жертвой которой, как все уже считают, я уже стал.
Никто не верит, что во мне есть что-то хорошее. Даже Анастасия не смогла остаться. Никто не верит, что я пытаюсь сопротивляться, что я не хочу быть монстром, которым они все меня считают, больным, извращенным человеком, который у них в головах. Так почему бы не сдаться? Шептали голоса. Так много удовольствия можно получить в темноте. Так много…
В тот момент, когда эти мысли пришли мне в голову, всего несколько резких движений, как я себе это представляю, и я дрожу на грани освобождения, быстрее, чем когда-либо прежде. Я представил ее красные губы, покрытые белыми разводами моей спермы, капельки ее на ее языке, и мне пришлось оторвать руку от своего члена, как будто он обжег меня, чтобы удержаться от оргазма…Это не сработало. Я пытался остановить это, сжимая себя так сильно, что было больно, сжимая яйца в руке, чтобы попытаться сдержать этот поток. Тем не менее, освобождение все равно вырвалось само собой,
