комсомола. «Поработаешь – секретарем горкома выдвинем». Я отказался, очень уж не любил административную работу.
Раз уж разговор зашел о советских вождях, то расскажу, как я еще лично лицезрел В. Молотова. В самом начале моей комсомольской деятельности, где-то в 61/62-м году, позвали меня на заседание бюро Свердловского райкома партии. Г.А. Иванов, первый секретарь райкома, сказал, что следует утвердить решение первичной партийной организации об исключении из партии товарища Молотова. Пригласили его. Иванов спросил: «Признаете ли вы факт вашей антипартийной деятельности?» «История покажет, какая деятельность была партийной, а какая – антипартийной», – ответил Молотов.
– Есть ли еще вопросы?
– Вопросов нет. Есть предложение утвердить решение парторганизации об исключении товарища Молотова из партии. Кто «за»? Единогласно. Товарищ Молотов, вы исключены из членов КПСС.
Все это заняло чуть больше трех минут. Впрочем, значительно позднее, лет так через двадцать, мне пришлось еще раз свидеться с Вячеславом Михайловичем.
Есть под Москвой довольно известный реабилитационный санаторий имени Герцена. Раньше он был «при ЦК КПСС», теперь «при Президенте РФ». Попал туда на лечение мой любимый тесть Иван Дмитриевич, заслуженный работник электропромышленности СССР, был он и заместителем директора знаменитого московского завода «Динамо», и одним из руководителей министерства. Так вот, навестил я его в санатории, сидим мы на скамеечке беседу беседуем. По дорожке идет Молотов. Иван Дмитриевич поздоровался с ним, пригласил присесть. Оказывается, они уже познакомились. Я осмелел и спрашиваю Вячеслава Михайловича: «Простите, но говорят, что вы мемуары пишете?»
– Да разве мемуары так пишутся?! Для этого надо, чтобы были доступны архивы, чтобы различные организации материалы по моим просьбам предоставляли, чтобы подшивки газет были. Ничего этого у меня нет! Ни к каким архивам не допускают! Одна пишущая машинка! Напечатаю листок, люди из КГБ проверят, не сделал ли я копии, и отвозят листок к себе.
Очень он возмущался, хотя вообще-то по натуре был человеком спокойным, уравновешенным. Жаль, конечно, что так до сих пор и нельзя прочесть воспоминаний Молотова. Историческая же личность, долгие годы был практически вторым человеком в стране после Сталина. С еще одной исторической личностью я хотя и не беседовал, но удостоился как-то сидеть (вернее – стоять) совсем рядом. Речь идет о Н.С. Хрущеве. С ним у меня связаны воспоминания двух почти анекдотических случаев.
В сентябре 1964 года в Москве проходило крупное международное мероприятие – Всемирный форум солидарности молодежи и студентов за национальную независимость и освобождение, за мир. Съехались делегации чуть ли не со всех стран мира. Митинги, дискуссии, встречи, концерты… Конечно, наш центральный в Москве райком комсомола был задействован на полную катушку. Помню, спал я в это время не более трех-четырех часов в сутки. Вот и заслужил приглашение на правительственный прием в Кремле по случаю закрытия форума. Длинные столы, полные яств и бутылок. За ними стоят руководители делегаций, члены правительства, генералы и прочие солидные люди. Каждый около соответствующей таблички со своей фамилией. Почему-то мне отвели место буквально впритык к столу президиума, в трех шагах от Хрущева (ошиблись, наверное). Рядом со мной стоял, судя по погонам, очень высокий по рангу генерал. Хрущев говорил много, горячо и косноязычно. И в процессе своего длинного тоста он упомянул о том, что только что вернулся с полигона. «Вы знаете, нам показали такое оружие, ракету, которое с дальних позиций любой танк пробивает. Не нужны теперь танки, они все расстреливаются нашим оружием!» – с пафосом закончил он. И тут стоящий рядом генерал вздрогнул, побледнел и громким полушепотом с матом стал бормотать: «Что он говорит, это же секретные сведения, а он, твою мать! И танки теперь неужели в переплав?» Налил генерал полный фужер водки и выпил залпом. Кстати, сам Хрущев водку не пил. Я отчетливо видел, как в его рюмку возникающий из небытия официант подливал минеральную воду.
Другой случай связан с отстранением Никиты Сергеевича от власти. Тут надо напомнить, что Пленум ЦК КПСС, на котором и был снят Хрущев, состоялся 14 октября, а сообщение об отстранении его от всех властных постов было опубликовано 16-го числа. Таким образом, 15 октября был «день тишины». Вот сижу я утром 15 октября тихо и мирно в своем кабинете. Вдруг врывается в него весь расхристанный, взволнованный секретарь комитета комсомола огромного и страшно закрытого научно-исследовательского института НИАТ, который в нашем районе на Петровке был.
– Слушай! В стране заговор, переворот! Идем мы на утреннюю планерку к директору, видим – снимают большой портрет Хрущева, он у нас в фойе висел, и куда-то уносят. Начали заседание у директора, входит начальник первого отдела института (полковник КГБ!) с рабочими и снимают еще один портрет, который в его кабинете. Директор спрашивает, что происходит, а особист палец к губам приложил и отвечает: «Так надо». Это они переворот устроили! Сейчас секретарь нашей парторганизации к Иванову (напомню, первый секретарь нашего райкома партии) пошел, а я к тебе. Надо что-то делать!
Сидим думаем, что же делать. Тут раздается телефонный звонок, и меня приглашают к Иванову: «Нас троих (еще председатель райисполкома) вызывают на срочное совещание в горком партии». Приехали в горком. В зале «тройки» от всех районов Москвы, прочее начальство. Выходит Егорычев – первый секретарь МГК КПСС – и тихим тусклым голосом начинает зачитывать свою речь: «Хрущев – волюнтарист, никого не слушал, развалил партию на сельскую и городскую, погубил сельское хозяйство и т. д. и т. п.». Парадокс заключался в том, что буквально несколько дней тому назад тот же Егорычев на собрании городского актива с восторгом рассказывал о том, как он сопровождал дорогого Никиту Сергеевича при его посещении ВДНХ: «Какой же это энергичный человек! Как он много знает! Великий руководитель!» И это высшее руководство страной… Вернемся, однако, к работе с творческой молодежью в Свердловском райкоме комсомола.
Особо я пытался чем-то помочь молодым поэтам. Как известно, 60-е годы прошлого столетия были триумфальными для нашей поэзии. Не только поэты-лидеры – А. Вознесенский, Б. Ахмадулина, Е. Евтушенко, Р. Рождественский, Б. Окуджава, но и поэты, если так можно сказать, «второй волны» собирали полные залы, а то и стадионы. Стихи рекой лились на любых молодежных, да и не только молодежных сходках. Столь творческий район, как наш Свердловский, да еще и столь большой любитель поэзии, как его первый секретарь комсомола, конечно, не могли пройти мимо «поэтической лихорадки».
Хорошие отношения были у нас не только с ЦДРИ, но и с руководством Большого зала Политехнического музея. Зал этот воистину исторический. Кто только из великих людей не выступал в нем: Маяковский, Бунин, Есенин, Брюсов, академики Мечников, Вавилов, Нильс Бор… Всех
