такой работе можно только мечтать…
– Таксисты у них в почете, что ли, были?
– Я зарабатывал на хлеб и стакан молока.
– Понятно. Тогда показывай мне, в каких белоэмигрантских организациях ты состоял в Париже?
– Не уняться вам все никак, да? Повторяю, ни к каким белоэмигрантским политическим течениям я не примыкал и ни в каких организациях участия не принимал!
– Уверен?
– Да! Единственное… еще до Парижа, примерно в конце 1921 года, когда в Сербию из Польши прибыл представитель Савинкова и вербовал специалистов белой армии, я в числе других офицеров дал свое согласие на вступление в его ряды и выехал в Варшаву…
– Ты у нас прямо лягушка-путешественница, Нестеренко! Еще и в Варшаву успел съездить? Зачем?
– Мне предложили жалованье, к тому же Варшава – это ведь был почти дом. Я думал тогда, что неплохо проведу время, смогу быть поближе к России и в конце концов вернусь на Родину, однако по прибытии в Польшу я понял, что белая армия совершенно развалена, и уже через два дня выехал обратно в Сербию…
– Сербия, Болгария, Польша, и везде ты, Нестеренко, пытался сражаться с Советской властью!
– Нет, я везде старался начать новую жизнь! Бесконечность попыток, гражданин начальник, только и всего… Ко времени, о котором теперь идет речь, сражаться я давно и ни с кем не хотел. Вот, покопайтесь в моих дневниках – я об этом тоже писал…
Варшава – сплошное разочарование. Висла не впечатляет, безликий город тоже. Варшава холодная, неподвижная и, как и вся бесконечная Польша, серая. Провинция. О савинковцах мне и вовсе нечего сказать. Сизые, мутные, кажется, эти люди еще более наивны, чем русские офицеры в Галлиполи. Сегодня, например, мне предложили дать присягу следующего содержания:
«Клянусь и обещаюсь, не щадя ни сил своих, ни жизни своей, везде и всюду распространять идею Народного Союза защиты Родины и Свободы; воодушевлять недовольных и непокорных Советской власти, объединить их в революционные сообщества, разрушить советское управление и уничтожать опоры власти коммунистов, действуя, где можно, с оружием в руках, где нельзя – тайно, хитростью и лукавством…»
Кто автор этого комичного текста? Как можно предлагать его русскому офицеру, который был на передовой Великой войны, прошел войну Гражданскую и вынужден был покинуть Родину?
Я спрашиваю у офицеров: что будем делать? Они отвечают, что разрушать Советскую власть. Как, спрашиваю я? Разжигая ненависть к большевикам! А конкретнее? Путем террористических актов против угнетателей…
Что тут скажешь? План всегда один – террористическими актами большевиков к власти приводят, теперь, похоже, собираются убирать… Без меня, господа, без меня…
– Все это, Нестеренко, ты писал, чтобы подстраховать свой зад! Я читал твои дневники – у тебя на любой случай есть отписка! Мне известно, сучий ты сын, что, будучи за границей, ты принимал активное участие в белоэмигрантской организации, которая вела борьбу против Советской власти. Почему ты все время скрываешь это?
– Действительно только то, гражданин начальник, что иногда я поддерживал связь с участниками различных белогвардейских организаций, интересовался их деятельностью, но лично ни к каким организациям не примыкал…
– А как это ты мог поддерживать с ними связь?
– Да очень просто! Одних видел на заводе, других в кафе. С некоторыми делил тарелку…
– В каком смысле?
– В прямом. Комната, которую я снимал в Париже, была пустой. Какую-никакую мебель я нашел на помойке – стул, стол, некое подобие кровати, а вот посуда…
Сегодня я впервые спал на новом, найденном вчера диване. Все хорошо, но есть одно но – из центра торчит пружина, которую я вынужден обхватывать ногами…
– В общем, с мебелью проблем не было, а вот чашки и тарелки… на помойках они, как правило, битые. Кто же станет выбрасывать целое блюдце, правда? Найти что-то сохранившееся и годное не представлялось возможным, покупать казалось глупостью и расточительством. В связи с этим мы, русские, часто обедали вместе. Я ждал, пока кто-нибудь из знакомых доест, затем мыл его тарелку и тогда уж обедал сам…
– Стоило ради этого бросать родину?!
– А что здесь такого? В ресторанах вам тоже подают мытую посуду…
– Я по ресторанам не хожу, Нестеренко!
– И очень зря! Даже в Москве иногда бывает вкусно…
– Тебе виднее! Ты у нас по ресторанам ходишь!
– И вам, кстати, рекомендую! Это делает людей добрее. Как тут, кстати, в Саратове с ресторанами, хорошо?
– Советские люди, гнида ты, сейчас все силы тратят на борьбу, а не на гулянки! Продолжай показывать относительно своей жизни во Франции!
– Если хотите – я мог бы посоветовать вам несколько неплохих бистро в Париже…
– Нестеренко!
– Ладно, ладно вам… После поездки в Варшаву, а также после времени, проведенного в Сербии, я убедился, что белое движение окончательно провалено. В Париже я понял, что вести какую бы то ни было борьбу с Советской властью более не имеет смысла, а потому выбрал жизнь обыкновенного таксиста, мечтая однажды вернуться на родину…
– И поэтому ты начал писать доносы?
– Доносов я никогда не писал…
– Однако информацию о белой эмиграции собирал и нашим сотрудникам передавал, верно?
– Кое-что рассказывал, да…
– Давай мне тут без этого великодушного «кое-что рассказывал, да». Показывай, как ты стал одним из наших информаторов!
– При читателе?
Кажется, тебе действительно лучше выйти. Даже странно, что все это время Перепелица позволил тебе слушать. Если и есть вещи, которые никогда не изменятся, так это методы вербовки. Уверен, и в 1960-м, и в 1980-м обращать в свою веру чекисты будут ровно так же, как в двадцатые годы в Париже. Даже спустя век, в 2020 году, страницы моего дела, в которых будет описан процесс вербовки, останутся закрыты специальными бумажными конвертами. Многое в России изменится, а кое-что никогда. Кстати сказать, отксерокопировать мою последнюю прижизненную фотографию тоже будет нельзя. Так что вот она:
– Значит, ты стал нашим информатором?
– Можно и так сказать, да…
– И при этом продолжал работать в такси?
– Верно.
– Это было какое-то русское такси?
– Из семнадцати тысяч зарегистрированных в Париже машин три тысячи обслуживали русские эмигранты, так что можно сказать, что да, что русское…
– Я имею в виду, что ты развозил только русских?
– А, вы в этом смысле? Нет, конечно, на что бы я тогда жил? Нет, я развозил всех: и приезжих, и парижан. Среди них, конечно, попадались и наши бывшие вельможи, но в основном это были французы. Впрочем, подсаживались и иностранцы. Например, однажды в мою машину сел сам Фицджеральд!
– Это президент Америки?!
– Нет, это писатель.
– Кого еще подвозил?
– Да много кого. Например, Махно…
– Махно?!
– Да.
– И о чем он с тобой разговаривал?
– Да особенно ни о чем. Человек, который еще пару лет назад наводил ужас на целую страну, был мертвецки пьян. Всю
