считал, что я тру недостаточно сильно, то обвинял меня в том, что я намеренно оставляю его мокрым, чтобы он простудился. «Я знаю твои уловки! Ты хочешь, чтобы я подхватил воспаление лёгких и умер медленной и ужасной смертью!» – говорил он.
Иногда, когда я ожидал очередной словесной порки, после того как вытирал его, он удовлетворённо вздыхал и благодарил меня за то, что я отмыл и искупал его, называя меня бодхисаттвой! Невозможно было понять, чего от него ожидать.
Он не разрешал мне спать в его комнате по ночам. «Ты планируешь убить меня и украсть мои вещи», – утверждал он. Сун Нянь не доверял банкам и поэтому все деньги, полученные в виде подношений, хранил в своих шкафах и старинных сундуках под кроватью.
Я спал у его двери на циновке. Когда он нуждался во мне, то нажимал на кнопку, и звенел звонок. Я заставлял себя просыпаться и спотыкаясь брёл в его комнату, истощённый после долгой дневной работы – уборки, подметания, мытья и стирки.
В основном он звал меня ночью, когда ему надо было помочиться или опорожнить кишечник. Часто бывало так, что к тому времени, когда я приходил по его вызову, он уже мочился в постель или ходил под себя. Тогда он непрерывно ругал меня, обвиняя в том, что я специально долго шёл, чтобы он весь обделался. И, несмотря на то что я был очень измучен, мне приходилось отмывать постель, полностью менять постельное бельё, раздевать Сун Няня, помогать ему принимать ванну и переодевать в свежую одежду. Запах испражнений часто был настолько отвратительным, что меня тошнило. Этот процесс был ужасно изнурительным и очень личным.
Во всём этом была одна странность. Когда я отмывал его фекалии и мочу и менял испачканные простыни, Сун Нянь был счастлив. Более того, он был просто в восторге! Он не был унижен. Ни в малейшей степени! Это я ощущал конвульсивное отвращение от удушающей близости. Тогда я не мог этого понять – казалось, что он был вообще вне таких соображений. Или, возможно, наша ситуация не подразумевала их; я был его учеником. Заботиться о нём было моим долгом. Повсюду следовать за ним. Служить. Это я был тем, кто поставил себя в неловкое положение. Я подвёл его. Я не пришёл вовремя. Из-за того, что он обмочился, стыдно должно было быть мне. И он знал это.
«Ты думаешь, что я пытаюсь унизить тебя, заставляя убирать моё дерьмо», – сказал он как-то с непонятной ухмылкой.
«Нет, Шифу. Дело совсем не в этом. Мне так жаль, что я поздно пришёл». Я смотрел в пол и непрерывно кланялся. Мне было двадцать два года. Какие выводы я должен был сделать из всего этого? Я никогда не предполагал, что моё монашеское обучение будет таким.
Я был совершенно обессилен, измотан его нравоучениями и руганью. Буквально сожжён дотла. Иногда мне хотелось сдаться. Тогда я глубоко вздыхал и приказывал себе расслабиться. Вернуться в настоящий момент. Делать свою работу. Помогать. Откликаться на любые обстоятельства, в которых я оказался.
Позже, когда моя фотография была во всех газетах, а судебное дело затягивалось, я понял, что старый монах всё ещё учит меня. Он готовил меня к тому, что мне предстояло пережить. Неважно, кто ты. Неважно, что тебя унижают. Урок состоит в том, чтобы пребывать в настоящем моменте. Сохранять невозмутимость. Сохранять мои обеты бодхисаттвы и сострадание. Сун Нянь прививал мне способность примиряться со всем, что бросала жизнь, хотя в то время я этого и не понимал.
25
Пробуждая мир
Однажды вечером, после нашего семинара с Аджаном Брахмом, я возвращался к себе довольно поздно. К тому времени, когда я добрался до Леса Чань, уже почти наступила полночь. Я сидел рядом с водителем на переднем сиденье мчавшейся сквозь ночь машины. Мы всё ехали и ехали мимо огромных ярко освещённых зданий Джакарты. А потом наконец мы выехали за город, и я увидел луну и звёзды, а также мягкий свет, исходивший от маленьких домиков и хижин.
Почему-то я был очень тронут этим видом. Я подумал о своём шифу, мастере Шэн Яне и об одном из последних случаев, когда я ездил с ним на машине незадолго до его кончины. Он преподавал в ретритном центре «Барабан Дхармы» в Пайн-Буш, что в двух часах езды от главного медитационного центра чань в Квинсе, где мы тогда жили.
Мы выехали очень рано в то утро. Шэн Янь сидел впереди, рядом с водителем. Я был его сопровождающим и сидел сзади. В то время он был уже очень болен.
Шэн Янь весь день преподавал и проводил индивидуальные беседы с учениками. Тем вечером нам нужно было вернуться в Квинс. Когда мы отправились в путь после ужина, на улице уже смеркалось. Из-за пробок на дорогах мы вернулись в город довольно поздно. Вокруг горел яркий свет. Перед собой я видел тёмные очертания головы и шеи Шифу. Водитель смотрел вперёд на дорогу, и в машине царила полная тишина. Мне трудно описать те чувства, которые я испытывал, сидя в тот вечер позади Шифу. Все молчали. Мир мелькал мимо. Всё двигалось, но внутри машины было так тихо. На улице было холодно, а в машине тепло. Водитель вёл машину очень аккуратно, плавно входя в повороты и избегая резких торможений, чтобы не потревожить Шэн Яня. Когда я ёрзал на своём сиденье, то старался делать это медленно и осторожно, чтобы не нарушить ощущение кокона, царившее в салоне машины. Я даже дышать старался как можно медленнее и тише.
Когда я смотрел на силуэт Шэн Яня, во мне зазвучали слова четырёх великих обетов. Мы произносим эти обеты перед каждым приёмом пищи, перед утренней и вечерней службой, после пробуждения и перед тем как лечь спать:
Живых существ бесчисленное множество, я клянусь освободить их всех.
Омрачения бесконечны, я клянусь устранить их все.
Пути к Дхарме неисчерпаемы, я клянусь овладеть всеми.
Состояние Будды – высшее из состояний, я клянусь его достичь.
Я повторял эти обеты по семь раз в день в течение многих лет, но никогда они не находили во мне такого отклика, как в ту ночь на обратном пути в Квинс. Я ощутил всё бремя глубокой решимости и силу Шэн Яня, несокрушимую мощь его приверженности пути. Он был очень решительно настроен на то, чтобы помогать. На то, чтобы пробудить весь мир. Он был в постоянном движении – смотритель Дхармы, непрерывно путешествующий, чтобы распространять Учение. Обеты, которым он отдал всю
