2 дома 36 по той же улице, после чего в поле зрения сотрудников группы больше не появлялся. В 07.00 по радиосвязи поступил приказ установить маршрут неизвестного. По оставленным на чердаках и крышах следам установлено, что неизвестный с крыши дома 36 перепрыгнул (пролёт более 6 метров) на крышу дома 38, после чего проник в первый подъезд, где находится квартира 11. В соответствие с полученным приказом квартиру гр. Абрамовой Т. В. сотрудники группы не проверяли. Дальнейшие передвижения неизвестного: крыша дома 38, торцевая пожарная лестница, переулок Строителей. В переулке следы неизвестного, предположительно „Гостя“, теряются».
11 апреля 1979 года, 09:15. В/ч 17052, кабинет начальника особого отдела.
– Ты в курсе, что Фёдоров умер?
Рука, державшая стакан с чаем дрогнула.
– Как умер? – Белявский поставил стакан на стол. – Ты ничего не путаешь?
– Я, Аркадий, никогда ничего не путаю. – Сазонов внимательно посмотрел на собеседника. – Умер вчера.
– Постой, я на днях разговаривал с начальником отделения. Фёдорову стало лучше, должен был прийти в сознание.
– Не пришёл, умер.
– Что на вскрытии?
– Токсический шок на фоне инфекции, остановка дыхания.
Сазонов не спеша подлил чай в свой стакан, пододвинул сахарницу, спросил безразличным тоном:
– Говорят, ты к его девчонке клинья подбивал?
Спокойное, холёное лицо Белявского на мгновение исказилось.
– Не лень тебе, майор, бабские сплетни собирать?
– Работа, Аркадий, у меня такая: сплетни собирать.
– Грязная работа!
– Кто-то должен в грязи копаться, – возразил хозяин кабинета. – Вы же, учёные, не будете?
– Не будем. Послушай, майор, я тебе категорически заявляю: с девчонкой Фёдорова у меня ничего не было!
Сазонов пожал плечами.
– Ну, не было, так не было, в конце концов, это твоё личное дело. Вот второго ты в лабораторном журнале не расписался, это уже нарушение должностных инструкций.
Белявский вскочил с места, навис над особистом.
– Майор, я тебе говорил, второго меня в лаборатории не было! Бред Фёдорова не аргумент!
– Сядь, Аркадий, не горячись. – Сазонов положил в чай две ложки сахара, неторопливо размешал. – Фёдоров здесь не при чём. Мой следователь, капитан Леденёв, утверждает, что в воскресенье ты в лабораторию заходил.
– Он что, меня видел? У него свидетели есть?
– Не видел, и свидетелей нет. Но есть косвенные свидетельства.
– Косвенные! – пренебрежительно бросил Белявский. – А почему, собственно, твой Леденёв копает? Следствие же закрыто!
– Возобновлено. – Сазонов поднял стакан, сделал большой глоток. – Выявились новые обстоятельства.
– Какие, например? – нервно спросил Белявский.
– Извини, но этого я тебе сказать не могу.
– Зато я скажу, – с напором произнёс Белявский. – Твой следак не там копает. Послушай дружеский совет: отзови его!
Сазонов поставил чай, откинулся в кресле, посмотрел Белявскому в глаза. Сказал спокойно:
– Давай, майор, заниматься своими делами. Я – начальник особого отдела, ты – начальник лаборатории. Наведи у себя порядок. Чернов твой, как выяснилось, фильтры поменял, но запись в журнале тоже не сделал.
– Что значит тоже? – взвился Белявский, минуту постоял, сверля особиста взглядом, не дождавшись ответа вышел, громко хлопнув за собой дверью.
– Что за игру ты ведёшь, Аркадий Кириллович? – задумчиво спросил Сазонов, глядя на закрытую дверь.
Глава 19. Окончательный диагноз
11 апреля 1979 года, два часа дня, морг больницы скорой медицинской помощи.
Заведующий моргом Марк Рыжаков был весьма колоритной фигурой. С густой рыжей бородой, громогласным басом, весельчак и балагур, любитель шуток и дружеских застолий. На голову выше не маленького Сергеева, в два раза шире, бывший штангист Рыжаков, жиром, в отличие от многих экс-спортсменов, не заплыл. Держал в кабинете две двухпудовые гири, с которыми проделывал цирковые трюки а-ля Иван Заикин, завязывал узлом гвозди и несколько раз «выжимал» правой рукой сидящую на огромной ладони медсестру Любу из реанимации. Но главным увлечением Марка были не гири, и даже не медсестра Люба. Заведующий моргом переводил армянских поэтов. Потомственный «русак», всю жизнь проживший в городе С., самостоятельно выучил язык и делал профессиональные переводы с армянского на русский, которые с удовольствием брали толстые литературные журналы. А цикл армянского эпоса ашуга Дживани местное издательство даже напечатало отдельной книжкой.
Притом Рыжаков был патологоанатомом «от бога», если, конечно, данное определение к патологоанатомам применимо. Сергеев познакомился с Марком на вскрытии. Умер один из первых пациентов Андрея, которого он доставил во время дежурства в больницу скорой помощи, и Сергеев пришёл узнать окончательный диагноз. Чем сразу расположил к себе Рыжакова. Врачи скорой помощи в морге были гостями редкими, как, впрочем, и врачи стационара, предпочитавшие протоколы живому действию.
Между тем действие было завораживающим. Марк умудрялся тягостную процедуру вскрытия превращать в артистическое представление. При этом его диагнозы мало кто решался оспорить, слишком очевидными и логичными были подтверждающие заключение аргументы.
Со временем Сергеев в морге стал частым гостем, заходил не по профессиональной надобности: послушать стихи и байки, поговорить о жизни, потравить анекдоты из серии «Армянское радио», поиграть в шахматы.
Но сегодня был особый случай, Андрей пришёл по делу. Дело появилось вчера вечером в лице старшего ординатора Петренко, принёсшего два флакона госпитального спирта, по двести пятьдесят каждый, банку тушёнки, полбатона и печальную новость о смерти лейтенанта Фёдорова.
Смерть Фёдорова произвела на Петренко тягостное впечатление. Это был не первый летальный случай в практике старшего ординатора, но Сергеев никогда не видел друга таким расстроенным. Словно умер близкий и любимый родственник Петренко.
– Нет, ты понимаешь, Андрюха, – кричал Володя, разливая остатки из первого флакона, – не должен он был умереть! Я на него месячный запас антибиотиков потратил, дважды вакцину кололи! – В голосе старшего ординатора звучала чуть ли не обида на лейтенанта. – Он же на поправку шёл, ждали вот-вот придёт в сознание!
Немного успокоившись, Петренко достал из кармана несколько сложенных пополам листов бумаги, исписанных каллиграфическим почерком. Почерк Сергеев узнал. Так красиво писала новая подружка Петренко, телефонистка Анечка.
– Вот, – сказал Петренко, протягивая Сергееву листы.
– Что это?
– Копия протокола вскрытия. Не верю ни одному слову! Можешь завтра своему Рыжакову показать?
Андрей взял листы, начал читать. Буквы слегка разбегались. Не дочитав, Андрей поднялся, положил листы в портфель.
– Хорошо, завтра покажу, – и спросил, сам не зная зачем:
– Лейтенанта вчера кто-нибудь навещал?
Петренко наморщил лоб, почесал затылок. Чувствовалось, что мыслительная деятельность даётся ему с некоторым трудом.
– Вроде был утром кто-то, – неуверенно начал он, – да, точно был. Начальник его, майор Белявский.
В голове у Сергеева что-то щёлкнуло, он услышал, словно наяву, фразу Фёдорова, которую несколько дней безуспешно пытался вспомнить:
«Майор Белявский лично утром всё проверил».
– Что проверил? – вытаращил глаза Петренко.
Сергеев понял, что говорил вслух. «Всё, надо банкет закрывать. Хорошо, что спирта почти не осталось». Но быстро завершить встречу не удалось. Допили спирт, остатки «Слынчев Бряга» и хранящуюся для медицинских целей водку. Только после тщательной и безуспешной инспекции тумбочки на предмет сокрытых от друзей запасов, Петренко наконец сдался, тяжело поднялся с места и нетвёрдым шагом направился к выходу. Предложение заночевать в общежитии проигнорировал, обещал заглянуть завтра вечером, узнать мнение Рыжакова.
Ночью Сергеев спал как убитый и, что удивительно, проснулся с ясной головой и почти сложившейся мозаикой происшедшего. Не хватало нескольких деталей. Одну принесла Оксана. Девушка «прижала к стенке» Светлану, и та покаялась, что новостью о Чернове, взяв клятвенное обещание «никому-никому», поделилась с подругой, Мариной Светлаковой, тоже дежурившей в медсанчасти. Марина несколько раз за смену бегала в приёмник звонить по городскому телефону своему новому возлюбленному, майору Белявскому.
– Такая любовь? – удивился Андрей.
– Такая ревность! – улыбнулась Оксана. – Боялась, что, пока она
