заданном Лихом ритме.
– Лихо! Ау! – надрывается голос за стеной. Где-то совсем рядом. С десяток шагов отделяет меня от небывалого позора, а тело тем временем парадоксально наполняется волной острого удовольствия.
– Стёп, уймись уже, – коротко фыркает Беда. – Не будь птицей Обломинго.
– Кем?
– Дятлом, Стёпа.
– Но фейерверк...
– Капец, ну ты и... пиротехник, – уже в открытую ржёт Тимур, пока Лихо ускоряет темп, по-животному жёстко выбивая из меня осиротевшие остатки разума. – Напомни на днюху всё-таки снять тебе бабу, может тогда тупить перестанешь. Пошли, у них свои фейерверки.
– Где, я не вижу?
Ответ теряется за шумом в ушах, моими отрывистыми безотчётными стонами и громким сбивчивым дыханием Матвея, рвущим и без того разрозненные мысли на мелкие ошмётки. Вой метели снаружи разрывает треском петард, кожу покалывает мириадами мурашек, а на глаза почему-то наворачиваются слёзы.
Обречённо запускаю руку в густые мягкие волосы и притягиваю его лицо ближе, чтобы впиться в искусанные мною же губы, дурея от не менее жаркого ответа. Матвей на мгновение останавливается, позволяя мне глотнуть воздуха, а затем стремительно толкается вперёд. Моё тело вспыхивает жаром – резко, почти что болезненно. Сердце исступлённо колотится в груди, забивая страхи шквалом неописуемой, ни с чем не сравнимой эйфории. Мой... сейчас он только мой и для меня.
От Матвея по-прежнему ни звука: ни когда я прогибаюсь в спине, крепко сжимая его раскалённую плоть сокращающимися мышцами, ни когда он сам спустя пару тягучих проникновений расслабленно замирает, упираясь подбородком мне в переносицу.
Молча приходим в себя. Недолго, я почти сразу начинаю дрожать. Висок щекочет лёгкое, какое-то неуверенное робкое прикосновение губ. Такое неуловимое, что кажется игрой воображения, а, может, оно и есть. Для ветренного Лиха это ведь ещё один одноразовый секс, ничего больше. Просто я сильно перебрала... или немножечко влюбилась.
– Так и продолжишь заливать, что мы несовместимы? – в хриплом полушёпоте звучит удовлетворение и превосходство.
Вот сейчас это точно Матвей. Не открывая глаз, изнеможённо усмехаюсь, крепче обвивая руками его влажную шею.
– Ты подло воспользовался моим состоянием.
– Тогда страхуй печень, сладкая, – будничным тоном сообщает Матвей, осторожно опуская мои ноги на пол. – Пьяненькой ты мне больше нравишься. И давай оденемся, у меня уже зад от холода немеет.
Глава 26
Чувства не спрашивают
Спустя пару минут торопливой возни с одеждой, Лихо обнимает меня со спины. Тихо играет музыка из динамика смартфона – слишком навороченного для парня его достатка, но я гоню от себя ядовитые мысли, эгоистично желая насладиться моментом. Я ведь не собираюсь терять голову, просто позволю себе немного расслабиться.
Устроив затылок на его плече, неосознанно улыбаюсь, глядя, как подсвеченные дисплеем клубы сигаретного дыма поднимаются под увешанные паутиной стропила. Блаженный дурман не спешит отпускать, да и я не особо горю желанием трезветь. Во мне сейчас столько безмятежности, что не хочется даже думать о возвращении домой.
Мне рядом с Лихом так хорошо, как ещё ни с кем не было.
Пьяное воображение дразнит радужными фантазиями о тайных свиданиях, о том, как сбегу к нему, без разницы куда – хоть в общежитие, хоть в конуру собачью и мы всего добьёмся вместе; о том, как Лизка влюбится в хорошего парня, и мы ещё посмеемся над этими злоключениями; о недовольстве родителей, которые сначала осудят, но услышав мою исповедь, непременно примут Матвея в нашу семью. Ведь чувства не спрашивают.
А ещё чувства часто бывают безответными. Кто вообще сказал, что ему хоть на треть хочется того же? И если даже так, надолго ли – до новой юбки или до первой ходки?
– Это было незабываемо. Нужно будет как-нибудь повторить, – хрипло шепчет Лихо мне в волосы.
– Да уж, если б нас застукали, точно не забылось бы, – горько усмехаюсь, натягивая пропахшую хвоей толстовку пониже. Туловище согревает жар его тела, а вот ноги дрожат, лишившись даже сомнительного тепла порванных колготок. – У тебя тормоза вообще есть?
– На черта они мне? Не нуди, тебе же понравилось.
– А если бы он вошёл?
– Стёпашка что ли? Ну и? Я бы прописал ему в нос для анестезии.
Задрав голову, внимательно всматриваюсь в чёрные щели его глаз. Для него это вообще что-то значило?
Едва ли.
– Ты мудак, Мася.
– Следи за языком, – уязвлёно фыркает Матвей, но после короткой паузы что-то ловко застёгивает на моей шее. – С Новым годом кстати.
– Я просила не...
– Не нуди, сказал же. Всего лишь зачуханный шнурок с деревяшкой. Такое даже в садике едва ли свиснут.
Отлично. Ну, хоть можно не грызть себя, что это расплата за секс.
– Я никогда не платил за секс, – глухо отзывается он, а я досадливо кусаю губы, осознав, что подумала вслух. – давай, только там себе не накручивай... – в тихом голосе на секунду проскакивает неловкость. – Ты удивительная и достойна чего-то посущественнее, но тогда бы я не стал врать, а ты бы не приняла.
– Не нужно. Я поняла, – крепко зажмуриваюсь от невнятного чувства, стиснувшего сердце. Лихо пытается найти компромисс. Именно притереться, ни в чём не уступая, но и не пытаясь навязать. Такой уязвимый в своей прямоте и в то же время сильный... Сейчас сложно разобраться, что я к нему чувствую, но точно не осуждение и не обычную досаду. Нежность скорее всего – целый океан нежности.
– Ценность этого подарка в другом.
Снова пауза. Теперь уже не по себе обоим. Ворует он или нет, кто я такая, чтобы осуждать? Что вообще знаю о нём, кроме вкуса требовательных губ?
– Расскажи мне.
– Особо нечего рассказывать, – раздувает он задумчивым полушёпотом мой интерес. – Папа, говорят, прибухивал, но немного шарил в резьбе по дереву. Я пешком под стол ходил, когда он вырезал этот кулон. Обычное деревянное сердце. У меня ещё долго ничего дороже не было. В прямом смысле... – не выдержав, ласково накрываю ладонью его руку, но Лихо, дёрнувшись, как от пощёчины, порывисто убирает пальцы с моей талии и с нарочитой грубостью подталкивает к двери. – Забудь. Простая деревяшка, не нравится – выкинь, давно пора. Пошли, пока вконец не околели.
Ну вот и всё, вернулся непереносимый гопник. Каким же сложным всё становится, стоит ему застегнуть ширинку.
Кутаясь в широкую толстовку, первой выхожу на улицу. Порыв ледяного ветра лижет голые ноги и заставляет
