строго:
– Эх, ладно, но не больше десяти минут. Только ради такой радости. Сам рад не меньше вас! Но смотрите, десять минут, иначе больше не пущу ни разу! – и он погрозил кулаком.
Мать схватила крепкую, твёрдую ладонь врача и горячо её поцеловала:
– Храни вас Бог, доктор. Это вы спасли нашего сына.
– Ну-ну, ещё чего, – смущённо пробормотал врач, – Идите уж, пока я не передумал, а мне домой пора.
В палате казалось что-то неуловимо изменилось. Тот же столик у кровати с препаратами, те же приборы, та же тишина, но уже не мучительно повисшая в воздухе, а разлитая блаженством и покоем.
– Сыночек, – мать осеклась, боясь расплакаться сейчас прямо тут.
– Мама, – тихо ответил ей Санька.
Мать присела рядом и погладила сына по щеке:
– Радость моя, наконец-то. Мы так ждали. Завтра Рождество и твой день рождения.
Качели Ангела
I
Светлана закончила медицинский колледж всего год назад и по распределению сразу попала сюда – в детское отделение онкологического центра им. Гончаренко, в котором ей предстояло отработать положенные три года.
Много это или мало – три года? Пожалуй не так уж и много для жизни, но только в том случае, если знаешь (ну или вернее сказать, надеешься), что впереди у тебя ещё вагон времени, лет эдак шестьдесят-семьдесят. А если этой уверенности нет? Если ты понимаешь, что каждый твой новый день может стать последним? Тогда три года становятся вечностью, желанным подарком, целью. Так было у детей, находящихся здесь на лечении и у их родителей.
А детей здесь было много, каждый день поступали новые маленькие пациенты, а когда уходили одни тут же поступали другие, и так бесконечно. Шёл и шёл этот круговорот изо дня в день, из года в год. И не было здесь рядовых случаев, каждый был особенным, каждый запоминался Светлане навсегда. Может быть так было от того, что это была её первая работа после студенческой скамьи и она ещё полна была энтузиазма и задора, глаза её горели огнём, в груди пылало пламя любви к каждому пациенту и рвение помочь всему миру. А может так было потому, что не может быть рядовой болезнь ребёнка, тем более такая. Страшно было даже вслух произносить это слово. И мамочки или отцы, лежащие с детьми в их отделении, предпочитали называть рак словом «заболевание» – пространным и общим, оно звучало не так ужасно. А значит вселяло надежду и веру в благополучный исход.
Он, к счастью, был не таким уж и редким. И как же радостно было провожать малышей из отделения, пусть бледных, исхудавших, изнурённых тяжёлой борьбой, но уже практически здоровых и поздравлять их с победой:
– Прощай, Костик! – здесь не принято было говорить «до свидания»
– Прощай, тётя Света!
– Никогда больше к нам не возвращайся! Будь здоров и слушайся маму с папой! Обещаешь?
– Обещаю.
– Вот и здорово! А это тебе от меня волшебное яблоко на прощание, чтобы ты никогда-никогда не болел. Прощай!
Но иногда побеждал проклятый рак. И тогда холодело всё внутри, сжималось от боли, от вида матери, рыдающей от горя, от вида маленького худенького тельца, покрытого простынёй, от слов отца, кричащего:
– За что? Почему вы не спасли его?
Тогда успокаивали всем отделением, старались облегчить, как могли, потерю родителей, но возможно ли это… Если бы можно было лечить все болезни малыша маминой любовью, на земле не осталось бы, наверное, ни одного больного ребёнка.
Света очень тяжело переживала эти поражения и уход каждого маленького пациента. Ведь с каждым из них она успевала подружиться за эти долгие дни, пока ставила им капельницы, делала перевязки во время дежурства. Она любила радовать их небольшими сюрпризами, которые покупала со своей небольшой в общем-то зарплаты. Это были раскраски или волшебные фломастеры, меняющие цвет, машинка или пупс в нарядном костюмчике, яркий ластик или кубики с картинками. Так здорово было видеть восхищение в глазах малышей, загорающихся, словно звёздочки:
– Тётя Света, ты волшебница?
– Да, немножко. Но я ещё учусь. А когда стану великой волшебницей, то смогу лечить ребят одним прикосновением своей волшебной палочки, безо всяких уколов. Ну а пока, давай-ка ручку и я быстренько поставлю тебе комарика.
Пока малыш рассматривал игрушку, Светлана ловко подключала капельницу и хвалила храброго пациента за смелость.
А потом рак начинал наступать больше и больше, и Света уже не могла вызвать улыбку малыша, как ни старалась. За год она уже научилась распознавать этот тусклый взгляд, когда глазки перестают блестеть и словно тухнут. Как бы она не хотела знать, что это обозначает и что последует дальше. Но она знала и никуда нельзя было деться от этого страшного знания. Иногда Света не выдерживала и, выйдя из палаты, забегала в процедурный кабинет, затворяла плотно дверь, и уткнувшись в полотенце, чтобы не было слышно, ревела.
В один из таких моментов и вошла в процедурку заведующая Алла Марковна:
– Света, это ещё что такое? Так, зайди ко мне, немедленно. Только слёзы вытри сначала, чтобы никто не видел тебя такой, поняла?
Алла Марковна была строгой, всегда подтянутая, стройная, в безупречно белом халате и с элегантной причёской, говорила она быстро и по делу. Если не видеть, как она ведёт себя с детьми, можно было бы подумать, что она настоящая стерва. Но только лишь стоило ей войти в палату, лицо её тут же менялось – возле глаз лучились добрые морщинки, голос становился тихим и мягким, а улыбка такой тёплой, что казалось, будто она фея из сказки, а не тётя врач. Дети любили её.
Света вытерла лицо, высморкалась в салфетку и, глянув в зеркало, натянула маску повыше, а шапочку надвинула на самые глаза, авось не так видно будет её заплаканную физиономию. Постучавшись, она вошла в кабинет заведующей:
– Садись, Светлана, – указала на стул за её столом Алла Марковна. Она помолчала и продолжила, – Как тебе у нас работается? Слышу о тебе только положительные отзывы и от коллег и от родителей и от наших малышей.
– Хорошо работается, – осиплым после слёз голосом ответила Светлана, опустив глаза под стол и разглядывая остроносые туфельки заведующей.
– Почему ты плакала? Что случилось?
Светлана молчала.
– Света, кто тебя обидел? Может что-то не получается? Так Антонина Ивановна тебе подскажет и поможет, только попроси. Сама знаешь, коллектив у нас дружный.
– Я знаю, – ответила Света, – У меня всё получается. Кажется. Я плакала по другой причине.
Девушка замялась:
– Как вам сказать… Я ставила капельницу Алисе из пятой палате, а она… У неё глаза…
Светлана не в силах была продолжать и снова разрыдалась.
– Так! – строго прикрикнула заведующая и ударила по столу ладонью – А ну-ка отставить слёзы. А если тебя увидят вот такую мамочки? Что они подумают? Что ты заживо их детей хоронишь? Что ты знаешь что-то такое, что пока ещё не озвучили им? Им и так плохо.
Светлана плакала, не в силах остановиться. Так и есть, заведующая настоящая стерва, да и многие в их коллективе, они словно железные, им похоже вообще безразлична судьба маленьких человечков, выполняют себе свои обязанности, как роботы, никаких эмоций, ни сострадания.
Алла Марковна поднялась со своего стула и, подойдя к Светлане, неожиданно обняла девушку и вздохнула:
– Эх, Светочка, милая ты моя добрая девочка… Да разве ж я не понимаю из-за чего ты плачешь и что творится у тебя в душе? Думаешь мы каменные тут все, да? Не качай головой, не надо. Знаю, что так и думаешь. И ты не виновата. Наверное со стороны всё так и выглядит, но, поверь мне, это совершенно не так.
Мы все болеем за наших малышей всей душой, все переживаем тяжело каждое поражение, когда видим, что мы бессильны. Я три года назад инфаркт перенесла, теперь и волноваться-то нельзя, а как не волноваться на нашей-то работе? Да и в операционной я в день провожу по несколько часов.
