Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 48
— Мама же приедет? — тихо спросила моя дочь.
— Приедет, — проглотил я ком в горле. Каждый раз этот вопрос доставлял мне боль. — Но тебе придётся учиться жить с нами и принимать нас, мы твои родители.
Даша отказывалась признавать правду, но и оспаривать её сил уже не хватало. Она отрицала правду молча, и этот молчаливый протест выглядел таким отчаянным.
— А ты будешь меня любить? — задала ещё вопрос Даша. — По настоящему?
Этот вопрос, как удар под дых. Дышать внезапно нечем, словно этим самым ударом весь воздух из лёгких выбило.
Признаваться в любви — странно. Я никогда этого не делал. Не знаю, любил ли я Настю, я просто принимал её. Бабушка, которая растила меня вместо родителей, телячьих нежностей не понимала сама. В её понимании мужик должен был быть скуп на слова и чувства. Таким она меня и растила, и сейчас благодарен даже. Маленькая Анютка…ей не нужно было никаких признаний. Для неё любовь была воздухом, которым она дышала. Была каждым прикосновением. Её маленькая жизнь была полна любви.
Я признавал и понимал, что люблю свою дочь, но я не говорил слов любви ни ей, ни кому либо ещё. Никогда. А сейчас Дашка смотрит на меня, ждёт, и сказать жизненно необходимо, чтобы стать хоть на полшажочка друг к другу ближе.
— Да, — твёрдо говорю я, и голос мой спокоен. — Я люблю тебя, всегда тебя любил и буду любить.
Дашка поднимается с ковра. Стоит. Теперь мы смотрим глаза в глаза, примерно на одном уровне. И я жду её слов.
— А я, — запальчивость на мгновение к ней вернулась. — Не люблю тебя! И музыкантку твою тоже не люблю!
Мне должно было быть больно. Но так же, как я признавал свою любовь, я признавал и её нелюбовь. Она имела на это право, моя маленькая дочка. И её слова я проглотил молча, снова, в который раз восхитившись её силой.
Дашка ушла, я остался сидеть на ковре. Снова курить хотелось, но нельзя. Я вернул в свою жизнь ребёнка не затем, чтобы ко мне же вернулись мои старые привычки. Подумал о том, что ещё недавно ненавидел Ольгу и мечтал о том, чтобы она исчезла из моей жизни. Теперь — жду. Не ради себя, одна ночь ничего не значит. Ради того, чтобы детские глаза загорелись радостью, и Даша снова смеялась.
И боюсь того, что она не вернётся. Что я ошибался в ней, снова. И всю горечь детского разочарования мне придётся испить вместе с Дашей, каплю за каплей, до дна.
Ночью я проснулся от неясной тревоги. И подумалось вдруг — у Ани приступ. И пока я здесь сплю, вокруг неё хлопочет жена и медсестры. Потом словно бетонной плитой придавило осознанием — все это было давно. Ане больше не больно. У меня дома моя вторая дочь — как ужасны и несправедливы бывают выверты судьбы.
Скрипнула дверь. Скрип был неясный, слишком дорогая дверь, скорее — движение воздуха от её открытия. Тишина и темнота тяжёлая, вязкая, как мой недавний сон. Чуть, совсем едва прогнулся матрас — вес моего визитера совсем невелик.
— Настя, — сказал со вздохом я. — Ты зачем пришла?
Щёлкнул прикроватной лампой, она осветила все скупо, рассеянно, оставив тени по углам. Настя сидела на моей постели и сама казалась сотканной из теней. Тонкая, угловатая, ключицы торчат. На ней одна лишь сорочка на тонких бретелях — в настолько откровенной одежде я не видел её уже давно.
— К тебе, — пожала плечами она.
— Ты похудела, — отметил я. — Ещё сильнее. Ты вообще ешь что нибудь?
Вздохнула, потеребила край своего шелкового одеяния — нервничает.
— Я пришла не свой вес обсуждать.
— А зачем?
Я понимал, что вопрос чисто риторический, но хотел услышать её ответ. Хотел, чтобы она признала вслух, то, что планировала сделать.
— Я хочу, чтобы ради нашей дочери мы снова стали семьёй.
— Мы расстались два года назад, Насть.
Думал — заплачет. Но нет. Она тоже стала сильнее. Смерть ребёнка либо добивает тебя, либо приучает не бояться вообще больше ничего. Потому что ничего страшнее уже быть не может.
— Мне кажется, если мы будем настоящей семьёй, то у нас будет больше шансов завоевать её доверие. Ну, мама и папа, понимаешь. Настоящие мама и папа, обычные, как у всех, а не такие, что видятся только по завтракам.
— Иди к себе, — мягко сказал я. — Я подумаю, Насть.
А замок, все же, врезать нужно.
Глава 26. Ольга
— Пошла вон, — вдруг сказала врач.
Я не поняла сначала. Отшатнулась. Думала — не расслышала. Слишком резко был контраст между убитой горем плачущей женщиной и её пустыми глазами сейчас.
— Что? — переспросила я.
— Пошла вон, — чётко и раздельно повторила она.
Уходила я медленно. Тянула время. Ждала, когда окликнет, вернёт меня. Вернёт жизнь в меня. Но нет.
Городок больше не казался пряничным. Казался — злым. Тем, что улыбается, а за спиной держит камень. И люди на его улицах молчат, и поверх белого снега серая крошка с карьера.
Я пошла по улице. Долго шла, пропустила по пути три грузовика, из кузовов которых и сыпалась эта крошка серая. Городок притворюшка остался за спиной, поднялась на холм. Это ещё не настоящая гора, настоящие — впереди, снегом усыпаны, соснами утыканы. А между мной и горами чёрное нутро карьера, которое кормило Шахова металлом и деньгами. Если бы не эта огромная дырка в земле, Шахова бы не принесло с этот городок. Он не сделал бы ребёнка своей жене. Она не рожала бы со мной в одну ночь. Тогда в моей жизни не было бы Даши… Сердце сжалось от боли, я не могла представить, как это, без неё. Всегда без неё. Но, сказала я себе, я бы её не знала. Это было бы правильно. И моя родная дочь умирала бы на моих руках. И в последний путь провожала бы её я. Умирала бы от тоски по детскому смеху, детским же слезам, которых в моей жизни больше не будет, и все равно была бы благодарна за каждый прожитый вместе день.
— Нет, — сказала я, глядя на карьер, технику, людей, которые отсюда муравьями казались. — Я не могу изменить того, что было раньше. Я не хочу грезить о том, что не сбудется. Но я могу изменить то, что будет. За этим я здесь. Я не уеду.
Вернулась обратно когда зимние сумерки уже наступали — декабрьские дни коротки. Вошла к себе, не включая свет и не разлеваясь села на кровать. Сижу и набираюсь сил для следующего шага. В голове — пусто. Ни одной мысли вообще, ни дельной, ни какой нибудь, хотя бы, самой завалящей.
В комнате темно, но за окном фонарь. Его свет отражается от кукольных глаз, и мне снова кажется, что куклы сидят рядышком и наблюдают за мной. Ждут.
И мне снова не страшно.
В дверь застучали. Я никого не ждала — никого здесь не знаю. Вставать не хочется, пытаюсь вспомнить заперла ли дверь. Не помню. Дверь открылась, стало быть нет.
В мои комнатки по хозяйски вошёл стылый воздух, следом за ним фигура в шубе, замотанная шаль, так, что в темноте и не угадать, человек ли, медведь ли забрёл.
Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 48
