незапертый замок, поймала «тачку» и отправилась туда-не-знаю-куда на поиски моей персоны. Филониха (это Пётр Степанович так её прозвал) осталась торчать в запертом с двух сторон тамбуре размером два на два метра. Она либо меряла шагами своё узилище, либо садилась на корточки и читала книжку. Кстати, интересно, что она стала бы делать, если бы у неё, к примеру, разболелся живот?
Ну, а я чинно-благородно сидела за партой в старой, довольно грязной школе в самом начале Проспекта Мира, где первые полгода моего обучения помещались курсы. Как потом мне довелось узнать, именно эту школу заканчивала в год начала войны Елена Павловна и вместе с ней в параллельном классе моя преподавательница английского языка в институте Нина Исидоровна Либерман. Занимались мы, по-видимому, в кабинете биологии, так как целый угол классной комнаты был отгорожен под вольер с волнистыми попугайчиками, и на стенах, помнится, тоже висело что-то зоологическое. Следует заметить, что парочка в вольере постоянно была занята выяснением семейных отношений (а как известно, эти отношения всегда выясняются на повышенных тонах), так что наши занятия постоянно сопровождались возбуждённым чириканьем. Стоило же только нашей преподавательнице, обладавшей звонким и мелодичным голосом, произнести хоть слово по-французски, попугаи начинали голосить пуще прежнего. Тогда она повышала голос, но и попугаи не отставали, она старалась говорит ещё громче, но окаянные попки начинали так верещать, что мы уже ничего, кроме их воплей, не могли услышать.
Изнемогши в неравной борьбе, она в отчаянии обращалась к нашему старосте – высокому и представительному молодому человеку, успешно спасавшемуся в течении двух лет нашего обучения от ежевечернего общения с женой и малолетними детьми, – и просила его на чистом русском языке:
– Уймите их, Бога ради, сделайте что-нибудь!
И Володя Борисов подходил к вольеру, начинал махать на попугаев руками, приговаривая: «Кыш! Кыш!». Попугаи на минуту затихали, но стоило Генриетте Семёновне открыть рот, как начиналось всё сначала.
Вот в такую минуту относительного затишья раздался робкий стук. Генриетта Семёновна подошла к двери, секунду поговорила там с кем-то, и вдруг я услышала, как она переспросила чуточку громче:
– Вам Жданову?
Услышав любимый голос, попугаи снова жизнерадостно заверещали. Я не сразу поняла, что речь идёт обо мне, но все обернулись в мою сторону. Гадая, кому это я могла понадобиться, я подошла к двери и увидела нашу дорогую Фирочку, которая делала мне какие-то непонятные знаки. Я выскочила к ней в коридор.
– Ключи! – простонала Фира. – Гони ключи, тюльпанчик! – повторила она снова и даже ничего не добавила из арсенала своих любимых выражений. Видно было, что она абсолютно «о бу де форс» – на исходе сил. Тут только меня осенило, что я утащила с собой эти злополучные ключи, вовек бы их не видеть! Я снова вбежала в класс, вытащила ключи из сумки и отдала Фире. Она улетучилась без лишних слов. Я извинилась перед Генриеттой Семёновной и постаралась сосредоточиться на занятиях, но поневоле размышляла над тем, как Фирюня исхитрилась меня найти.
Все подробности я узнала на следующее утро. Татьяна поведала мне, как ей было страшно и скучно сидеть одной-одинёшеньке в холодном полутёмном тамбуре, а Фира живописала, как она моталась на такси по всей Москве, чтобы найти какие-то иностранные курсы, о которых ничего не знала, кроме того, что я на них учусь. Ей ещё крупно повезло: мои курсы были всего лишь вторыми или третьими у неё по списку. Эти адреса она получила на ближайших курсах иностранных языков, куда она догадалась зайти. Это было просто удивительно. Но что больше всего меня удивило, никто меня не ругал за разгильдяйство; наоборот, все меня хвалили за то, что я честно отправилась учиться, а не побежала к какому-нибудь любовнику – «работать в тридцать шестую библиотеку», как это у нас называлось. Вот тогда бы никакая Фира меня не нашла. Впрочем, и это не факт[4].
Глава 10. Библиотечные комплектаторы и наши красавцы-мужчины
Среди наших постоянных комплектаторов был и директор библиотеки ВТО Вячеслав Петрович Нечаев. Он был Верочкиным любимцем. Сколько глазок она ему состроила – не сосчитать. А вот я нагрубила ему прямо в самом начале нашего знакомства. В самые первые дни моей работы в магазине он вошёл в товароведку, когда там никого, кроме меня, не было. Естественно, я грозно зарычала: «Сюда нельзя!». Бедный Вячик (так мы его среди нас называли) совершенно растерялся, и залепетал что-то вроде того, что «меня тут все знают». «А вот я вас не знаю», – отрезала я. Вячик испугался и убежал к Галине Андреевне, в её комнату. Он был милым, умным и интеллигентным человеком. А я была молодой дурой и хамкой. Но мы буквально тут же подружились. Он был такой славный, мягкий, рыженький, уже немножко лысеющий, с пушистыми кудряшками вокруг плешки, с добрыми голубыми глазами за круглыми стеклами очков. По-моему, его очень любили дамы в библиотеке. И мы тоже. Он часто выручал нас, забирая в свою библиотеку книги, которые мы просто не знали куда девать. И вообще с его приходом становилось как-то веселее.
Из Библиотеки Иностранной Литературы к нам приходил человек, который мне и тогда не нравился, и теперь не нравится. Время от времени я вижу его по телевизору, и испытываю по отношению к нему всё то же чувство неприязни. Это Николай Всеволодович К. Впервые он появился у нас как комплектатор Библиотеки МГУ. Затем перешел в Иностранку. Потом перебежал обратно в МГУ Потом снова перешел в Иностранку и окончательно осел там. Я и понять-то не сразу смогла, почему он мне так не нравится. Пожалуй, уж очень он важничал и строил из себя Бог весть какую персону. На нас и на нашу работу смотрел свысока, а уж этого я никак стерпеть не могла. Важничал и строил позы, будто он Аполлон Бельведерский, а физиономия у него, на мой взгляд, просто плебейская и ужасно некрасивая. И свою работу он выполнял так, словно она была ниже его достоинства. Видимо считал, что ходить по каким-то там магазинам и ковыряться в каких-то книгах – вовсе не его дело. Короче говоря, противный он был, вот и всё. Мы его не любили. Может быть, он и написал с тех пор парочку научных шедевров, однако приятнее не сделался.
Зато из библиотеки НИКФИ (Научно-исследовательский Кинофотоинститут) к нам приходил необыкновенно красивый молодой человек, при виде которого я просто таяла. Звали его Володя Болотников. Он был хорошенький, как конфетка.
Стройный, аккуратненький, с волной светлых
