Дурака вспомнишь, он и появится. Паскевич не удержался от недовольной гримасы, когда в комнату вошел его верный, но чересчур легкомысленный помощник. Поручик щелкнул каблуками, вытянулся во фрунт и стал слишком уж усердно есть глазами начальство, что опять-таки наводило на подозрения о провинности, которую Червонный желал то ли скрыть, то ли загладить прилежным поведением.
– Ваше сиятельство! – обратился он к своему командиру, зная, что тот не любит титулование по чину. – Те двое доставлены. Прикажете ввести?
– Давай, – откликнулся Паскевич и встал из-за стола.
Следовало бы устроить адъютанту разнос и предостеречь от шашней с представительницами покоряемой народности, но генерал-фельдмаршал решил отложить это мероприятие на потом. Двое, о которых доложил Червонный, заслуживали внимания. Их доставил ночью летучий отряд подполковника Адлерберга, посланный в глубокий тыл венгров с целью разведки. На восточном берегу Балатона отряд натолкнулся на кучку мятежников, вооруженных дрекольем, вилами и прочей дребеденью и имевших при себе самодельную катапульту для метания камней. Из оной катапульты они обстреливали суденышко на поверхности озера. Адлерберг хотел пройти мимо (был строгий приказ в стычки не ввязываться и по возможности себя не обнаруживать), однако увидел над озером огненный смерч, после чего оттуда явственно донесся отборный и заковыристый русский мат. Оставить соотечественника в беде было для потомственного графа Адлерберга равносильно потере чести, поэтому он, ослушавшись приказа, поспешил к берегу. Отряд двумя-тремя залпами разогнал смутьянов и выловил из воды двух человек.
Один из них оказался русским военным инженером, отставным майором Алексеем Максимовым, а второй – североамериканцем, неведомо как заброшенным судьбою в столь отдаленные от его заокеанской родины места. Паскевич, разумеется, не стал наказывать подполковника за нарушение инструкций, велел накормить спасенных, дать им выспаться, после чего доставить в штаб. Что и было сделано.
И вот эти двое перед генерал-фельдмаршалом. Вошли, встали «смирно» под сенью лимонной листвы. Заложив руки за спину, Паскевич неспешно подошел к ним, всмотрелся подслеповатым взором сперва в одного, после во второго. Оба высокие, статные, но видок у них уж больно помятый. Небритые лица, одежда будто изжевана – знать, после купания в озере сохла прямо на телах. У того, чей парусиновый костюм был когда-то белым, а нынче превратился в грязно-серый, на левой скуле кровоподтек и, кажется, недостает двух нижних резцов во рту. Физиономия второго покрыта ссадинами. Охотно верится, что этим молодцам изрядно перепало на орехи.
– Кто из вас майор Максимов? – спросил Паскевич по-русски.
– Я, ваше высокопревосходительство, – ответил тот, что был в ссадинах.
– Расскажите, что с вами приключилось. Только коротко и ясно.
Максимов рассказал. Как и требовалось – без длиннот, без ахов-охов, по-военному. Хотя заметно было, что показная бесстрастность дается ему с великим трудом.
История была прелюбопытная – бери и роман пиши. Но генерал-фельдмаршал Паскевич не был воспитан в любви к художественной литературе. Он собрал кожу на лбу в морщины, стал размышлять, пытаясь извлечь из повествования бедолаги-майора какую-нибудь пользу. Задал несколько уточняющих вопросов: через какие именно венгерские территории проходил-проезжал Максимов, видел ли солдат или ополченцев, не заметил ли строящихся укреплений и тому подобное. Ничего путного выжать не удалось. Занятый розыском своей украденной супружницы, майор или совсем потерял голову, или впрямь пробирался по таким местам, где боевых действий не было и не намечалось.
– А он? – кивнул Паскевич на американца, который переминался с ноги на ногу, безнадежно вслушиваясь в непонятную речь. – Тоже ничего не видел?
– Не могу знать, ваше высокопревосходительство. До Балатона мы добирались разными путями. Извольте спросить у него сами. Он говорит по-английски и немного по-французски.
Еще в Пажеском корпусе будущий фельдмаршал в совершенстве освоил французский и немецкий, так что найти общий язык с гостем из Нового Света трудностей не представляло. Мистер Грин подтвердил рассказ своего спутника и прибавил, что встречал по пути, после пересечения швейцарской границы, немногочисленные отряды венгров, вооруженных штуцерами. Однажды его обстреляли, и он предпочел ретироваться, благо амфибия Эванса, чьи обломки теперь покоились на озерном дне, развивала при жизни приличную скорость.
Убедившись, что спасенные Адлербергом люди важной информацией не располагают, генерал-фельдмаршал потерял к ним всякий интерес. Прикидывая, как бы поскорее их спровадить, он спросил, каковы их дальнейшие планы. Максимов испросил разрешения остаться при армии. В военном деле он не новичок, имел опыт боевых экспедиций на Кавказе, рассчитывает, что его навыки пригодятся и здесь. Американец помалкивал, ждал, что ответит фельдмаршал.
А тот ответил следующим образом:
– Подчиненных у меня и без вас довольно. Лишние люди в расположении войск мне не нужны. Благодарю за рвение, но вынужден отказать.
После такой отповеди Максимову изменила его невозмутимость, он принялся рьяно доказывать, что обязан остаться здесь – иначе как ему искать пропавшую жену? Паскевич ответил, что там, где идет война, самочинным поискам не место. Неужели майору надо втолковывать прописные истины? Что до пропавшей, то приметы и все сведения, которые могут помочь ее найти, будут сегодня же разосланы в корпуса, дислоцированные в пределах Австро-Венгрии, Словакии и Польши. Это будет куда эффективнее, чем хаотические метания мужа-одиночки.
Максимов продолжал протестовать, но фельдмаршал грозным окриком прекратил препирательства и отправил обоих найденышей в казарму, где они временно были расквартированы. Когда дверь за ними затворилась, Паскевич подошел к столу и набросал записку, в которой содержался приказ обеспечить господ Максимова и Грина трехдневным пайком и суммой денег, равной месячному жалованью пехотного офицера восьмого класса (на каждого), и сегодня же отправить их через Кашау в тыл, в Галицию, где предоставить самим себе.
– Червонный! – позвал фельдмаршал, сунув перо в чернильницу.
Ему никто не ответил. Насупив брови, Паскевич с запиской в руке подошел к двери, открыл ее, выглянул в переднюю. Там никого не было. Окаянный поручик опять куда-то отлучился.
Твердо решив вкатать разгильдяю трое суток ареста, фельдмаршал вышел из дома. Не по чину ему было исправлять курьерские обязанности, однако не терпел он и того, чтобы отданные им приказания подолгу оставались без исполнения. К тому ж и кости хотелось размять. Утренний моцион – самый приятный.
Отойдя от своего жилища шагов на двадцать, его сиятельство был внезапно подхвачен мощной воздушной волною и брошен наземь лицом вниз. За его спиной зарокотало, крякнуло, захрустело. Лежа в пыли и кашляя от поднявшейся сухой взвеси, Паскевич повернул голову и увидел, как домик, из которого он только что вышел, сложился внутрь, точно был сделан из игральных карт.
* * *
