Неудачливому коллежскому советнику предстояло отдавать карточный долг. Однако этого он делать не собирался. Роковую изменчивость в игре Тимофей Миронович Времев объяснил известным шулерским приемом и деньги платить отказался. Карточный долг — долг чести, но шулерская игра — это позор для дворянина и офицера! Разгоряченный вином, игрой и проигрышем, Тимофей Миронович Времев назвал дом Алябьева притоном шулеров и воров. Оскорбленный Александр Алябьев нанес Тимофею Мироновичу Времеву несколько увесистых пощечин.
Баринов Е. Х. «Игрецкое дело» Александра Алябьева (грустная история) Времев не вызвал, и тогда ему было нанесено повторное «оскорбление действием». Кем конкретно и какое именно — доподлинно неизвестно. Известно, что Времев двумя с половиной сутками спустя умер в Чертанове. Было произведено вскрытие, поставлен диагноз — разрыв сердца и апоплексический удар (инсульт) — и дано разрешение на захоронение. Останки Тимофея Мироновича упокоились в Симоновом монастыре.
Как вскоре выяснилось — ненадолго.
Экспертиза
Запомнил ли Ровинский издевательское «Алябьев, запиши!», или у него имелся еще какой-то зуб на композитора, но, соединив в уме известие о кончине Времева с циркулировавшими по Первопрестольной слухами о скандальной карточной игре, он распорядился произвести эксгумацию. Исследование останков было поручено группе из шести квалифицированных врачей, которые назвали по результатам повторного вскрытия причину смерти, существенно отличавшуюся от первоначального диагноза — разрыв селезенки. Они же зафиксировали следы побоев в разных местах тела. С их мнением согласился авторитетнейший в вопросах судебной медицины профессор Мухин. Возник вопрос — когда они были нанесены? Без ответа на него невозможно было решить главный вопрос — чьи действия стали причиной смерти воронежского помещика? Однако два выдающихся медика, профессора Мудров и Гильтебрандт, разошлись во мнениях. Последний полагал, что разрыв селезенки мог произойти по разным причинам и быстро привел к смерти, а Мудров — что изменения в селезенке посмертные, а правилен первоначальный «сердечный» диагноз (при этом важно, что первоначально Мудров придерживался согласной с выводами комиссии точки зрения, но затем, как истинный ученый, засомневался и изменил свои выводы). Однако позже уважаемые врачи вместо того, чтобы лезть в бутылку и отстаивать свою несомненную правоту, как это сделали бы многие на их месте, совместно рассмотрели все документы и пришли к согласованному мнению: причина смерти — сердечный приступ. Казалось бы — «в архив!»
Не тут-то было.
Александр Алябьев
«…Как людей вредных…»
Было начато дело № 1151 «О скоропостижной смерти коллежского советника Времева», и из-за расхождений между экспертами никто его прекращать не собирался. Алябьев находился сначала под домашним арестом, потом был взят под стражу; полиция и судейские вели расследование: опрашивались десятки людей, по Москве ползли слухи один фантастичнее другого (например, что Времева, когда он отказался платить, злоумышленники перевернули вниз головой и трясли, пока из карманов не посыпались золотые монеты). Одним из чиновников, прикосновенных к следствию, был судья Московского надворного суда (суд первой инстанции для дворян) Иван Пущин — «Большой Жанно», ближайший лицейский друг Пушкина. Именно несогласие Пущина с мнением большинства членов суда о невиновности Алябьева и его товарищей привело к тому, что оправдательное решение в октябре 1825-го было отменено. По-видимому, Иван Иванович исходил из своих представлений о гражданском долге и считал, что картежники-кутилы априори виноваты… Еще бы, ведь, как вспоминал его товарищ декабрист Оболенский, он «променял мундир конногвардейской артиллерии на скромную службу в Уголовной палате, надеясь на этом поприще оказать существенную пользу и своим примером побудить и других принять на себя обязанности, от которых дворянство устранялось, предпочитая блестящие эполеты той пользе, которую они могли бы принести».
Власти постепенно отставили версию об убийстве сначала намеренном, затем и непреднамеренном — все-таки доказать причинно-следственную связь происшествия в Леонтьевском и смерти в Чертанове не удалось («Слава богу, что сенатор N и князь NN преставились неделей раньше, а то сидеть бы мне еще и за этих», — по слухам, сострил Алябьев). Зато до масштабов грандиозных разрослась другая «линия» — о создании «игрецкого общества». «Общество» — это было актуально, после Сенатской всюду виделись «общества», подследственные были знакомы — естественно! круг-то один… — с рядом декабристов. Единственное утешение узнику: друзья озаботились, в камеру композитору доставили рояль, и маленький алябьевский шедевр, «Соловей», родился в застенках.
«Подполковника Алябьева, майора Глебова, в звании камер-юнкера титулярного советника Шатилова и губернского секретаря Калугина лишить их знаков отличия, чинов и дворянства, как людей вредных для общества сослать на жительство: Алябьева, Шатилова и Калугина на жительство в сибирские города, а Глебова — в уважении его прежней службы в один из отдаленных великороссийских городов, возложив на наследников их имения обязанность доставлять им содержание и, сверх того, Алябьева, обращающего на себя сильное подозрение в ускорении побоями смерти Времеву, предать церковному покаянию на время, каково будет определено местным духовным начальством».
Решение Государственного совета от 27 октября 1827 года Приговор был суров — лишение орденов, чинов, дворянства и ссылка в Сибирь. Тобольск, Омск, потом Ставрополь, Оренбург. Только в 1843-м Алябьеву разрешат жить в Москве под надзором полиции.
