Книга Дважды коронован - Владимир Колычев

Ворота деревянные, высокие, с арочной дугой. Доски пригнаны неплотно – щели есть, и через них видно пыльное полотно деревенской дороги, деревья, избы за ней. Особенно в глаза бросался кирпичный дом, высокий, с красной крышей; наверняка за этими стенами прячется жирный кошелек...

И хотя ворота легкие, петли хорошо смазаны, Фурману пришлось сделать усилие, чтобы закрыть их. Устал он очень, забегался, испереживался. Стрельба, суета, буераки, реки... Жесть, одним словом.

Пока он с Мотком решал вопросы с Геной, Горемыка и Косой нажрались в хлам. Из квартиры уходить не хотели, пришлось пинками их выгонять. Еле в машину затащили...

Не уверен был Фурман, что менты смогут выйти на них, узнать адрес, но все-таки решил свалить из Репчина, от греха подальше. Хорошо, стемнело уже, когда они подъехали к дому, не видно, что стекла в машине разбиты. В гараж заглянули, оружие оттуда забрали и саквояж с кассой, в багажник все упаковали.

Хорошо, была у них газета частных объявлений. Моток позвонил гражданину, сдающему на лето домик в деревне, договорился с ним о встрече. Все произошло как нельзя лучше. И мужик никак не отреагировал на Мотка, не признал в нем беглого преступника, и дом свой сдал без лишних разговоров. Правда, плату за три месяца вперед попросил, зато паспорт не стал требовать и договор составлять.

А дом Мотку понравился. И Фурману кажется, что здесь совсем неплохо. Бревенчатая изба, обшитая доской. Стены выкрашены в коричневый цвет, окна белые. Маленький уютный двор, яблони, сливы, трава мягкая, душистая. И машину есть где поставить. Она сейчас в лесу, неподалеку. Ночью надо будет сходить за ней и спрятать в сарае, который здесь почему-то назывался гаражом. А еще лучше сжечь, чтобы самим не спалиться.

Моток, Косой и Горемыка уже в доме, но Фурман не спешил идти за ними. Тихо в деревне, мирно, никакой суеты. И во дворе спокойно, а там придется шум поднимать. Как иначе? Горемыку наказать надо за то, что пьянку развел...

Фурман «назначил» Горемыку виновным и сам же покарает его. Чтобы другим неповадно было. Но что-то не хочется сейчас поднимать волну. Усталость давит, в сон клонит. Завалиться бы спать дня на три... Но нельзя Горемыке давать спуску, иначе авторитет упадет ниже плинтуса. Тогда Моток сумеет подняться, подмять под себя бригаду...

Хотя какая тут, к черту, бригада? От Горемыки и Косого толку никакого, Моток в центровые метит. И Риты нет... Может, ну его все на фиг? Забрать деньги, дать деру, и все дела...

А вдруг Моток без него попадет в переплет, менты прижмут его, начнут выбивать показания? Пока что Фурману ничего не угрожает. Никто же не знает, что он в Гену стрелял, нет свидетелей, видевших его в лицо, а без них вину не пришьешь. Но если Моток его сдаст...

От Мотка можно избавиться. От Горемыки с Косым – тоже. Но это слишком... Да и время нужно, чтобы созреть для такого дела... А если Моток созреет раньше? Если он первый завалит Фурмана?.. Нельзя, чтобы в бригаде шалтай-болтай начался. Значит, Горемыку нужно наказать.

Мебель в доме старая – диван, буфет, круглый стол, телевизор черно-белый под ажурной салфеткой. К горнице примыкали две комнатушки, в одной стояла мягкая кушетка, в другой – железная кровать. Но на кушетке уже валялась куртка Горемыки.

– Я не понял, это что такое? – Фурман взял куртку и швырнул ее в Горемыку.

– А что такое? – с вызовом спросил тот.

– Я по хате смотрящий, и я здесь решаю, кто на какой шконке спит, – не повышая голоса, проговорил Фурман.

– Ты решаешь, – поддержал его Моток.

– Будешь на железной койке спать, – повернулся к нему Фурман.

– А я где? – возмутился Горемыка.

– В сенях. На пару с Косым. А мы вам комбикорму купим, с водкой смешаем, кормить вас будем. Свиньям – свинячья еда.

– Это кто свиньи? – вскинулся Горемыка.

– Да, кто свиньи? – потянулся за ним и Косой.

– А кто у нас бухает как свиньи?

– Кто бухает? Нормально все у нас! Если что-то не нравится... – Горемыка замолчал, споткнувшись о суровый взгляд Фурмана.

– Не нравится. Ты мне совсем не нравишься. И что?

– Расходиться давай, – буркнул Горемыка.

– Вали. Никто тебя держать не будет.

– А деньги?

– Какие деньги?

– Сам знаешь, какие, – взглядом показал на саквояж Горемыка.

– Думаешь, я тебе деньги отдам?

– Ну, не все, конечно... Делить надо... Сколько там осталось – триста шестьдесят? Триста шестьдесят на четыре хорошо делится. По девяносто штук на брата...

– Смотри, вчера лыка не вязал, а сегодня уже считать научился. Только не на четверых делить надо, а на пятерых...

– Почему на пятерых?

– А Рита?

– А кто она такая?

– Такая. Сякая. Но наша.

Фурман мог бы уехать куда-нибудь в Питер: там тоже дела можно делать. Но здесь, в Москве, осталась Рита. Она вернется в Репчино, ключ от квартиры у нее есть. Там до сентября заплачено, и она может жить в ней. Ей деваться некуда.

Но сначала Фурман съездит в «Витязь», прикинется дурачком, узнает, где Рита. Если ее не отпустили, придется дальше решать вопросы. Съездит. Обязательно съездит. Но не сейчас. Завтра. Или послезавтра...

Рита – его женщина. И он не собирается отказываться от нее. А то, что не получается отбить ее у витязевских, так это менты виноваты. И надо было напороться на них... Ну да ладно, все хорошо. Ничего с Ритой не случится. А если случится, то дружки покойного Гены кровью умоются. Ведь убивать – это легко...

– Наша, – передразнил его Горемыка. – Носишься с ней, как дурень со ступой. Я понимаю, понты у тебя. Вы с Мотком бандитов из-за нее постреляли. Герои! Только зачем в «Витязь» совались! Сунулись – получили, так не фига выеживаться!

– Это кто, я выеживаюсь? – свирепо смотрел на Горемыку Фурман.

Но тот уже взбунтовался не на шутку и глаз не опустил.

– Да, ты выеживаешься!

– И ты предлагаешь разбежаться?

– Да, поделить деньги и разбежаться!

– По-братски поделить?