— Ну вот и всё, теперь вы — муж и жена перед Богом. Разбей бокал!
Генрих явно не понял, что от него требовалось, и бабушка указала ему на завёрнутый в салфетку предмет, всё это время лежавший перед нами на полу.
— Этот бокал, разбей его ногой как можно мельче!
Генрих с силой опустил ногу в черном сапоге на бокал, и тот с громким хрустом лопнул.
— Можно хоть мне поцеловать невесту после всего того, через что вы меня заставили пройти? — Рассмеялся он.
— Ну конечно, можно! — Бабушка, по-видимому, была слишком счастлива, чтобы возражать. — Mazel Tov!
Пощадив бабушкины чувства, Генрих едва коснулся губами моих, после чего настал мамин черёд нас обнимать. Как и бабушка, она не могла сдержать слёз.
— Mazel Tov! Генрих, не знаю, как тебя и благодарить! Это так много для нас значит!
— Забудь, Илзе. — Мой новый муж улыбнулся ей. — Я совершенно серьёзно, забудь, что это вообще случилось, если мы все не хотим оказаться у одной стенки.
— Спасибо. — Я поверить не могла, что бабушка благодарила моего «никуда не годного нациста». — И прошу тебя, береги мою девочку.
— Непременно, фрау Брауэр. У меня остался всего один вопрос: я теперь официально иудей?
— Ну, до иудея тебе ещё далеко, но ты уже точно больше не putz.
* * *
Наша официальная свадебная церемония оказалась ещё более странной, чем наша тайная иудейская. Она больше напоминала съезд НСДАП, чем праздник, судя по количеству флагов со свастиками и других нацистских символов, окружавших нас. В какой-то момент я задумалась, а не снится ли мне всё это, потому что ну никак не могло того быть, чтобы я стояла перед урной с горящим пламенем вместо алтаря, приносила клятву верности рейху и фюреру (а я-то по наивности думала, что должна была клясться в верности своему мужу), и всё это перед лицом рейхсфюрера Гиммлера. Тот затем велел нам обменяться почти идентичными кольцами, после чего я должна была положить руку поверх специально испечённого по случаю хлеба, пока Генрих держал перед собой свой парадный эсэсовский кинжал (как он позже мне объяснил, это означало клятву защищать свою новую семью). Когда я уже думала, что церемония не может стать более странной, рейхсфюрер Гиммлер вручил Генриху копию «Mein Kampf», а когда мы выходили из здания, сослуживцы Генриха приветствовали нас привычным салютом с поднятыми вверх правыми руками, под которыми мы и шли. Фотограф ослепил нас вспышкой, и я поняла, что это и будет нашей свадебной фотографией. Это стало поистине последней каплей.
Зато праздничный ужин был куда веселее, чем официальная часть, или я просто выпила столько шампанского, что мне уже было всё равно. Я наконец-то встретила лучшего друга Генриха, хауптштурмфюрера Макса Штерна, который один за другим произносил тосты в нашу честь. Генрих пояснил, что они вместе работали в СД, и пусть Генрих и занимал более высокую должность и Макс был технически его подчинённым, они всё равно были очень близки. Я невольно задумалась, а как мало я на самом деле знала о своём новом муже, если даже его лучшего друга я встретила только на нашей свадьбе.
Но вот кто завоевал мою симпатию с первого же нашего рукопожатия, была Урсула, жена Макса. Если бы я не знала, что они женаты, я бы с лёгкостью приняла их за брата с сестрой, настолько они были похожи: оба высокие, светловолосые, болтливые и остроумные. Урсула, которая была всего на пять лет старше меня, с радостью меня проинформировала, что мы теперь будем соседями, и что мы будем видеться как только можно часто, потому что «я бы всё равно возненавидела других офицерских жен, живущих на одной с нами улице, потому что они старые, ворчливые и ничего не смыслят в моде». К концу вечера я решила, что эта девушка наверняка станет моей новой лучшей подругой.
Мы много пили и ещё больше танцевали, и я чувствовала себя счастливейшей девушкой в мире. Теперь я официально звалась фрау Генрих Фридманн, и была женой офицера СД. Если бы всего пару месяцев назад мне кто-то сказал, что я выйду замуж за одного из одетых сплошь в чёрное людей, поклявшихся на мече командира уничтожить всю мою расу, я бы рассмеялась им в лицо. И тем не менее это произошло.
На пути домой, после того, как мы распрощались с нашими гостями, я полулежала на заднем сиденье в машине Генриха, закинув разутые ноги ему на колени.
— Да вы напились, фрау Фридманн.
— Не больше, чем вы, герр Фридманн.
— О чем задумалась?
— О том, что я тебя совсем не знаю. Ты вот всё обо мне знаешь, а я о тебе — почти ничего.
— Если бы ты всё обо мне знала, это значило бы, что я чертовски плохой сотрудник разведки. — Он ухмыльнулся в ответ.
Да, это был мой муж, Генрих, с которым я почти не расставалась все эти два месяца и успела полюбить, а теперь вот боялась, потому что я вдруг почувствовала себя таким несмышлёным ребёнком рядом с ним, большим и взрослым, в строгой чёрной форме и начищенных сапогах, и чёрт его знает, чем он там в своей разведке занимается. Но тут он снова повернул ко мне голову от окна, каким-то уже хозяйским жестом сжал мою лодыжку и подмигнул мне, ухмыляясь. Я совершенно растаяла, заулыбалась в ответ и заерзала на сиденье, как кошка, которая хочет чтобы её погладили, но виду подать боится, чтобы не дай бог не поняли, что ей такие собственнические поглаживания очень даже нравятся.
— А ты о чем задумался? — Спросила я только потому, что нужно было чем-то нарушить эту слишком многозначительную тишину, которая, вместе с его руками на моей ноге, всё больше и больше вгоняла меня в краску.
— О том, как красиво на тебе смотрится это платье. А ещё о том, как оно будет смотреться ещё лучше на полу спальни, когда я его с тебя сниму.
Воздух в машине стал почти ощутимо горячим от таких откровенно неприличных слов, которые он мне никогда раньше не говорил. А мне очень понравилось такое слушать.
— У тебя была куча возможностей меня раздеть до нашей свадьбы. Я не виновата, что ты ни одной из них не воспользовался.
— Твой отец и так-то не в восторге был от того, что один из его друзей женится на его дочери, а теперь представь, что было бы, если бы я этой дочери ребёнка сделал до свадьбы. Не думаю, что я бы долго прожил. — Он вдруг поймал меня за руку и потянул на себя, усаживая к себе на колени. — Но раз теперь у меня есть на это все легальные права, то я не вижу смысла откладывать это на потом.
А потом были только его горячие руки у меня под платьем, пока я расстёгивала его китель между влажными поцелуями, шёпот, обжигающий шею и ключицы под полустянутым с одного плеча платьем, и мои чулки, цепляющиеся за его парадный кинжал, когда он усадил меня сверху.
Я осторожно водила пальцами под его рубашкой, ещё совсем неумело и не зная толком, что делать, но уже чувствуя какую-то животную потребность просто быть с ним здесь и сейчас, отдать ему всё до последней капли, и пусть очень страшно и незнакомо, и пусть он слишком сильно впивается пальцами в бёдра, задевая нижнее бельё, и пусть уже почти кусает меня, но он же меня любит, а значит никогда не обидит, так пусть делает, что хочет; я тоже люблю и всё стерплю. С радостью стерплю, потому что хочу быть его женщиной, до конца.
