— Бабушка! Перестань его так называть! — «Putz» и «meshuggeneh» были, пожалуй, единственными словами на идише, которые я знала, и то только благодаря их частому использованию моей бабушки в адрес членов партии и их жён или любовниц.
— Как бы то ни было, я пришла не ругаться. Хочу дать тебе что-то, свадебный подарок.
Она подошла ко мне, вынула что-то из кармана и надела мне на шею. Она сделала это так быстро, что я и не поняла сначала, что это было, пока не разглядела как следует кулон — золотую Звезду Давида. Я сразу же стиснула её в кулаке, готовая сорвать её в ту же секунду, если кто-то войдёт.
— Бабушка! Совсем с ума сошла надевать на меня это?!
— «Это», как ты снисходительно его назвала, было подарком, который моя мать получила от твоего прапрадеда, прежде чем они навсегда покинули Польшу, девочка моя. Он сам сделал эту звезду, чтобы служила напоминанием о том, что где бы мы не оказались и кем бы не стали в глазах общества, эта звезда будет всегда напоминать ей о том, кто мы на самом деле есть. Это не просто красивая безделушка, это символ, память, напоминание о том, что ты действительно принадлежишь к богоизбранному народу, как было писано в Торе, а не в этой книжке этого полоумного Гитлера. Ты принадлежишь к богоизбранному народу, и должна этим гордиться, что бы все вокруг не говорили. Моя мать дала это мне перед смертью, а я вручила это твоей матери, когда она выходила замуж. Теперь мы обе согласились, что она должна стать твоей, чтобы потом ты передала её своей дочери. Я знаю, что носить ты её, конечно, не сможешь, никто из нас не носил, но ты можешь хранить её в каком-нибудь тайном месте, и когда настанут тяжкие времена, ты вынь её оттуда и вспомни, как наши праотцы страдали в Египте, и Господь спас их. И снова спасёт. Эта звезда будет давать тебе силы, когда будет казаться, что надежды уже не осталось. — Я увидела, как бабушка украдкой смахнула слезу. — Аннализа, я только молюсь Богу каждый день, чтобы не склонили они тебя на свою сторону, чтобы ты не стала одной из них…
Я почувствовала, как слёзы начали жечь глаза. Я никогда и не подозревала об этом маленьком фамильном сокровище, и уж тем более никогда не думала, что моя бабушка боялась, что я начала симпатизировать политике партии, чьей едва ли не первостепенной задачей было создание свободной от евреев Германии, что по сути означало убийство тех, к кому я принадлежала. Мне вдруг стало ужасно стыдно, что, погружённая в своё счастье, я совершенно забыла о том, что творилось в стране. Нет, даже не так: я нарочно закрывала на это глаза, потому что меня это не касалось, и если я этого не видела, то, может, ничего и не происходило, может, это были всего лишь слухи, распространяемые антиправительственной пропагандой. Только вот это были отнюдь не слухи, и в руке своей я сжимала напоминание об этом: маленькую шестиконечную звезду, которую мои менее удачливые соотечественники должны были теперь носить нашитой на на одежду.
— Бабушка, я никогда не стану одной из них, клянусь тебе, никогда. И Генрих, он тоже не такой, он знает обо мне, и всё равно на мне женится.
Бабушка явно удивилась такой новости, но всё же отреагировала куда спокойнее моей матери.
— Он узнал, что ты еврейка?
— Я сама ему сказала. Он ответил, что ему всё равно.
После короткой паузы бабушка улыбнулась.
— Ну, может, он не такой уж и putz, как я думала.
Я улыбнулась в ответ.
— Раз уж он такой терпимый к нашему роду, может, он согласится на небольшое одолжение старой женщине? — хитро добавила она.
Глава 9
Около половины одиннадцатого Норберт постучал в дверь и сообщил, что приехал Генрих. Я уже была полностью одета, только мама заканчивала заправлять белые цветы мне в волосы. Я спросила у Норберта, был ли Генрих один и, получив утвердительный кивок, быстро выбежала на лестницу. Генрих, в своей парадной форме, разговаривал внизу с отцом и не заметил меня, пока я его не окликнула.
— Генрих! Ты не мог бы подняться наверх всего на пять минут? Это очень важно.
— Конечно.
Он поднялся по лестнице и остановился на последней ступени, улыбаясь мне.
— Разве не плохая примета — невесту перед свадьбой видеть?
— Это и есть наша свадьба. Ну, вроде того.
Его взгляд остановился на моей шее.
— Это что, Звезда Давида?
— Да. И я как раз хотела попросить тебя об огромном одолжении.
— Если ты хочешь её на свадьбу надеть, боюсь, что ответ будет отрицательным.
— Да нет, конечно. Бабушка очень просила благословить нас перед свадьбой. Всех членов нашей семьи всегда тайно женили раввины, до официальной церемонии в церкви, и мысль о том, что её единственная внучка не будет обручена согласно иудейской традиции, её просто убьёт! Для тебя же это всё равно ничего не будет значить, так может ты позволишь ей произнести короткую молитву?
Я сделала самые большие умоляющие глаза на своего будущего мужа, который качал головой, усмехаясь.
— Ты хоть понимаешь, что спрашивая штандартенфюрера СД жениться на тебе по иудейскому обычаю — это уже ну просто совсем неправильно.
— Я знаю, я всё понимаю, но для неё это жизненно важно! Ну прошу тебя, пожалуйста?
— Только при одном условии: она больше не будет называть меня putz.
Несколько минут спустя мы стояли перед бабушкой Хильдой, сияющей от радости. Вместе с мамой они уже соорудили импровизированный навес, набросив одну из штор на два торшера. Норберт сторожил лестницу, следя за тем, чтобы никто из друзей Генриха, ждавших его в машине снаружи, не показался в доме. Мама сказала мне снять все украшения, кроме Звезды Давида и закрыла мне лицо покрывалом, согласно иудейскому обычаю. Когда бабушка велела мне обойти навес семь раз и встать справа от Генриха, я понятия не имела, что всё это значило, но сделала, как она велела. Бабушка одобрительно кивнула и заговорила:
— Я прошу у Господа прощения за эту церемонию, ибо я не раввин. Но, надеюсь, Он простит мне этот грех, потому что я желаю только счастья этой паре.
Она закрыла глаза и начала церемонию, тихо напевая благословения. Я никогда раньше не слышала, чтобы она говорила на идише, и жалела, что не понимала смысла её слов. Я была также безмерно благодарна Генриху, что он согласился на то, что противоречило всем принципам и законам партии, к которой он принадлежал. Он стоял рядом со мной в своей чёрной форме, и женился на иудейке по иудейскому обряду. Если бы кто-то об этом узнал, нас обоих немедленно расстреляли бы, без лишних вопросов.
Бабушка Хильда закончила читать молитвы и велела нам отпить немного красного вина из бокала, стоявшего на столикие рядом. Затем она спросила у Генриха про кольцо, что он должен был надеть мне на палец во время официальной церемонии. Он вынул маленькую коробочку из кармана, и бабушка сказала ему надеть мне кольцо на правую руку. Оно было очень необычным: толстым, серебряным и с древними германскими рунами, выдавленными в метале. Но так как это было официальным обручальным кольцом СС и другого у нас не было, пришлось надеть его. Должно быть, это было окончанием нашей маленькой свадьбы, потому что бабушка обняла нас обоих и сказала:
