Я сделал попытку изучения трудной проблемы толпы посредством исключительно научных приемов, т. е. старался отыскать метод, оставляя в стороне мнения, теории и доктрины. Я полагаю, что это единственный способ, дающий возможность раскрыть хоть частицу правды, особенно в таком вопросе, который так сильно волнует умы.
Доктрина – в словоупотреблении того времени учение той или иной философской или научной школы, не ставшее еще теорией, разделяемой разными направлениями, скорее, соответствует нашему слову «концепция». Лебон утверждает, что его социологический метод никак не связан с теми представлениями об устройстве общества, которые были созданы в донаучный период – настоящую науку наш философ отсчитывает с самого себя.
Ученый, приступающий к изучению какого-нибудь явления, не имеет нужды принимать во внимание интересы, которые могут быть задеты его открытиями. Недавно один из выдающихся современных мыслителей высказал замечание, что так как я не принадлежу ни к одной из современных школ, то весьма часто оказываюсь в оппозиции с выводами и заключениями всех школ. Эта новая моя работа, по всей вероятности, вызовет подобные же замечания.
Принадлежать к какой-нибудь школе – это значит необходимым образом разделять все ее предрассудки и предубеждения.
Я должен, однако, объяснить читателям, почему в моих исследованиях я прихожу иногда к совершенно иным выводам, чем это можно было бы ожидать с первого взгляда: я указываю, например, на крайне низкую степень толпы в умственном отношении, включая сюда даже собрания избранных, и между тем, я все-таки заявляю, что было бы опасно коснуться организации этих собраний.
Организация – Лебон употребляет это слово как в смысле «создание», так и в смысле «руководство, организаторы», тем самым иронизируя, что умственный уровень руководителей собраний толпы, в том числе снобистских собраний, не особо выше уровня самого безмозглого из их членов. По сути, философ раскрывает здесь природу снобизма. Это явление основано на глупом притязании на превосходство, но при этом боится себе в этом признаться, поэтому оно может быть привлекательно для новых снобов, попадающих в ловушку престижности и исторической фатальности. Сноб всегда утверждает, что история не может быть иной, как будто его возможность оценивать историю свысока исключает ее качественное развитие.
Внимательное наблюдение исторических фактов заставило меня прийти к тому заключению, что социальные организмы столь же сложны, как и организмы всех живых существ, и не в нашей власти вызывать в них глубокие изменения. Природа действует иногда радикально, но никогда – в том смысле, как мы это понимаем; вот почему мания великих реформ бывает очень пагубна для народа, как бы ни казались хороши эти реформы в теоретическом отношении. Они могли бы принести пользу лишь в том случае, если бы можно было мгновенно изменить душу наций, но таким могуществом обладает лишь время. Управляют людьми идеи, чувства, нравы, то, что мы носим в себе. Учреждения и законы являются лишь отражением нашей души, выражением наших нужд; поэтому-то они и не могут изменить душу народов, так как сами из нее происходят.
Лебон противопоставляет катастрофы в природном мире, которые могут приводить к гибели значительного количества особей, но не меняют общих принципов биологической эволюции, и катастрофы в социальном мире, которые имеют дело с «душой народа», а не с людьми как биологическими особями, и поэтому травмируют ее, а не меняют. Философ поддерживает восходящую к романтизму идею, что «дух законов» прямо следует из правил народной жизни, что законы – только письменное выражение живущей в народе идеи справедливости. Эта идея разделялась романтиками разных стран, в том числе русскими славянофилами.
Изучение социальных явлений не может идти отдельно от изучения народов, у которых они наблюдаются. В философском отношении эти явления могут даже представлять собой абсолютную ценность, но в практическом отношении ценность их всегда относительная. Поэтому-то, изучая какое-нибудь социальное явление, надо рассматривать его последовательно с двух различных сторон. Таким образом, яснее выступает то положение, что весьма часто веления чистого разума находятся в прямом противоречии с поучениями практического ума.
Противопоставление чистого и практического разума принадлежит Канту: чистый разум способен делать умозаключения об отвлеченных понятиях, тогда как практический разум – лишь о действительных случаях. Лебон имеет в виду, что отвлеченное понятие о народной жизни может отличаться от той суммы наблюдений, которые мы получаем, наблюдая за тем, как живет народ.
Это наблюдается всюду, даже там, где дело касается данных физики. С точки зрения абсолютной истины, куб и круг представляют собой неизменные геометрические фигуры, строго определяемые известными формулами. Но для нашего глаза фигуры эти могут принимать самые разнообразные формы. Так, перспектива может превратить куб в пирамиду или квадрат, круг – в эллипс или даже в прямую линию, и эти фиктивные формы для нас гораздо важнее, нежели реальные, так как мы видим только их и фотография или живопись могут воспроизводить только эти формы.
Фиктивный – вымышленный по определенным правилам, к примеру, художественной литературы или живописи. Перспективой Лебон называет угол зрения. Правда, Кант сказал бы, что когда мы видим только одну грань куба, мы видим не квадрат как таковой, а квадрат, способный быть в том числе гранью куба, или когда смотрим на плоскость круга со стороны среза, мы видим не отрезок, а отрезок, способный быть диаметром круга. Кант поэтому не нашел бы противоречия между суждением о свойствах геометрических фигур и суждением о текущем наблюдении. Он бы сказал, что человеку дан не только разум, способный различать вещи, но и рассудок, позволяющий судить, как именно вещь таковой оказалась, например, почему мы можем видеть круг под углом, и он будет выглядеть как эллипс.
Нереальное в некоторых случаях бывает даже правдивее реального. Представлять предметы лишь в их точных геометрических формах было бы искажением природы и сделало бы ее неузнаваемой. Представим себе такой мир, обитатели которого могли бы лишь фотографировать и срисовывать различные предметы, не имея возможности к ним прикасаться; этим обитателям было бы очень трудно составить себе верное понятие об их форме. Впрочем, знание этой формы, доступное лишь небольшому числу ученых, не представило бы для них особенного интереса.
