соответствует действительности, ибо хотя монголов нельзя назвать добродушными, но крестоносцы, мамлюки, хорезмийцы и чжурчжэни отнюдь не уступали им в жестокости. Однако такая легенда бытовала уже в XIII в. и, следовательно, есть возможность заняться поисками если не самого автора, то хотя бы среды, где она возникла, и целей, которые она преследовала.
Китайские историки к тому не причастны. Они сухо и беспристрастно сообщали о чудесах героизма и свирепости равно чжурчжэней и монголов, не высказывая симпатий ни к тем, ни к другим. Война на Дальнем Востоке всегда воспринималась настолько серьёзно, что принятие пощады пленным рассматривалось как государственная измена[1193]. На фоне бесконечных войн с хуннами, тюрками, киданями, тангутами и чжурчжэнями монгольская тактика не казалась китайским летописцам чем-то особенным, выходящим из общего ряда событий и обычаев войны. Кроме того, самые жестокие бои монголы выдержали не с сунцами, а с чжурчжэнями, которые только что сами показали китайцам, что такое расправа над мирным населением. Поэтому, несмотря на всеобщую в Китае ненависть к кочевникам, китайцам даже в голову не приходило, что можно поносить нового врага лишь за то, что он одержал больше побед, чем прежний.
На Ближнем Востоке о монголах много писали армяне, но они им сочувствовали как союзникам и потому сохраняли лояльный тон. Русские летописцы относились к монголам отрицательно, но их сочинения не имели в XIII в. широкого резонанса в Западной Европе, и потому занимающая нас сейчас легенда исходила не из русских уст. Кроме того, активизация антитатарских настроений на Руси имела место в XIV в., после перехода ханов Золотой Орды в ислам, и даже не сразу, а тогда, когда Мамай стал блокироваться с католиками против православной Москвы. В XIII же веке существовал военный союз Орды с Русью, и поводов к взаимному ожесточению было гораздо меньше.
Наиболее враждебно к монголам были настроены мусульмане — как в покорённом Иране, так и в победоносном Египте. Мусульман в монголах раздражало всё: покровительство ильханов несторианству, разорение мечетей, запрещение ритуальных омовений, и, наконец, сказалась традиционная вражда оседлого земледельца к кочевому скотоводу. Каины рассердились, что Авели дали им сдачи. Однако остаётся странным, почему западные европейцы усвоили точку зрения своих злейших врагов; ведь Германии, Италии и Франции монголы (после смерти Гуюка) не собирались делать ничего плохого. А именно Западная Европа была местом, где монголов возненавидели больше всего.
Когда монгольские кони дошли до лазурной Адриатики, император Священной Римской империи и король Сицилийский Фридрих II высказался, что неплохо было бы использовать их как союзников в борьбе с папским престолом, но монголы в 1241 г. ушли, и затея императора забылась. Однако важен нюанс политической настроенности: антипатия к монголам возникла не в среде гибеллинов. Христианнейший король Европы Людовик IX Святой посылал посольство к Эльчидай-нойону, и в дальнейшем французская корона пыталась наладить связь с ильханами — значит, дело не во французах. Папский престол был всецело поглощён борьбой за существование. В середине XIII в. он уцелел лишь благодаря помощи Карла Анжуйского и затем оказался в зависимости от французской короны; следовательно, говорить о самостоятельных решениях пап в конце XIII в. вряд ли можно. Если даже они принимали в это время ту или иную политическую линию, то, значит, она была им кем-то подсказана, а исключив Германию и Францию, равно как и Англию, Арагон и Кастилию, которых монгольская проблема не интересовала, мы натыкаемся на последнее влиятельное католическое государство — Иерусалимское королевство, где власть делили тамплиеры и иоанниты. Именно этим паладинам Гроба Господня было крайне необходимо объяснить христианскому миру (т.е. католической Европе), почему они способствовали поражению несторианского полководца Кит-Буки и тем самым обрекли на гибель от мамлюкских сабель свои собственные крепости — плацдарм христианской агрессии на Ближнем Востоке. Каждый нормальный европейский политик после 1260 г. мог и даже должен был спросить у них: зачем они совершили своё предательство? И вот был выдуман ответ: монголы-де — исчадия ада, гораздо хуже мусульман и вообще кого угодно.
Мы уже видели, с каким легковерием приняла средневековая Европа сказку о «царстве пресвитера Иоанна». А тут интерпретация событий выглядела для обывателя ещё более заслуживающей доверия. Польские и венгерские беженцы в 1241–1242 гг. наверняка рассказывали ужасы о судьбах своих стран; русские эмиссары Михаила Черниговского и Даниила Галицкого подливали масла в огонь, а те, кто мог рассказать обратное, например византийцы и киликийские армяне, сами рассматривались в Западной Европе как схизматики и враги «христианства».
Конечно, критически мыслящий и широко информированный беспристрастный историк должен был бы сравнить разгром Багдада или Дамаска с разрушениями, которые крестоносцы совершили в Константинополе, но если бы он даже и проделал такую работу, то никто его бы не поддержал в её распространении: выслушивать горькую правду о себе в средние века не любили. Кроме того, всем католическим рыцарям было ясно без всяких доказательств, что когда они побеждают нечестивых агарян и греческих схизматиков, то это не злодеяние, а подвиг; делиться же заслугами с монголами, будь они трижды христиане, рыцари даже и помыслить не могли. Поэтому для широкого употребления выбиралась та часть информации, которая укрепляла западный мир в сознании своего превосходства, и вторая сознательная ложь тамплиеров имела успех.
Но тут я слышу протест читателя: «Не может быть! Это авторский домысел! Почему мы не должны верить хорошо осведомлённым современникам тамплиерам, а должны верить историку XX в.?» Хорошо, читатель, давай разберёмся самым обычным способом — сопоставлением фактов.
В 1287 г. ильхан Аргун в поисках союзников против мамлюков послал несторианского клирика уйгура Сауму в Западную Европу, поручив ему подговорить католических королей на новый крестовый поход. Саума посетил Византию, Неаполь, Рим, Париж и Бордо — домен английского короля. Везде он был принят как почётный, желанный гость. Его водили по храмам и могилам святых, как теперь водят послов по Лувру или Эрмитажу. Филипп IV и Эдуард I, на словах обещая помощь и союз с монголами, пригласили несторианина в церковь, а английский король принял из его рук причастие. Даже папа Николай IV позволил Сауме совершить евхаристию и дал ему в вербное воскресенье причастие из своих рук[1194].
Это было весной 1288 г., а 27 апреля 1289 г. пал Триполис и началась эвакуация европейцев из Палестины[1195]. Тогда же был послан тем же папой в Китай Монтекорвино, и мы уже видели зачем. Совпадение дат говорит само за себя.
Странно было бы полагать, что уцелевшие крестоносцы приняли вину за поражение на себя. Осуждать папу и королей в их положении было бы крайне неостроумно, да и небезопасно. И вот создалась вторая
