от Хэнка, что просто ждал по приказу, заканчивая топящим правду в бутылке Вороном — всё шло бы своим чередом, не окажись он там, всё было бы так, как должно было быть: Смит умер бы от старости, Ви стал бы просто очередным ребёнком из двадцатки, созданной «только для крови», Генрих и Джек продолжили бы вести свою кровопролитную и грязную войну, но главное — Дана прожила бы жизнь, долгую, счастливую и местами горькую жизнь — всё было бы, не будь его самого — одного оплота эгоизма, рушившего всё на своём пути.
— Я приеду, — вдруг раздалось из рубки. — Попробуем выкрутиться как-то из этого и най…
— Нет.
— Но ты даже не дал мне договорить.
— Нет, Алекс. В любом случае. Уверен, когда ты приедешь, то вряд ли застанешь меня в живых.
— Не говори так! Тебе незачем!..
— Если не я — то рак… Знаешь, что я заметил, рассказывая тебе это всё? Я не кашляю. Уже больше нескольких месяцев. Больше сплю, быстрее устаю… Никогда не думал, что скажу это, но даже моя кожа кажется мне желтее, чем раньше, но я не кашляю.
— Ты просто ищешь причину, чтобы…
— А ты дай мне причину не искать. У меня не осталось ничего, Эс!.. И… знаешь, что я от тебя хочу? Чтобы когда ты сюда приехал, а потом вернулся, то сказал всем, что бы ни увидел, что нашёл здесь тело.
— Так нельзя, Уильям!
— Можно. Сейчас, когда я прерву связь, я спущусь в подвал к Илаю, я добью его, а потом сыграю в одну игру… Скажу тебе так: если мне повезёт, то мы ещё повоюем, а если нет… — он взглянул в окно и увидел осевший на земле снег, — значит, всё стало так, как должно было быть. Прощай.
— Нет, Уильям! Подожди! Подожди!
Но он не подождал. Выключив радио, он поднялся со стула и медленно пошёл вниз. Его тень пошла вместе с ним.
* * *
— Где Чарли, Уильям? Где… Где он?
Уильям медленно спускался в духоту подвала, волоча на плече винтовку, взятую из машины Братьев. Он помнил — именно ею целился Чарли в Кав-Сити.
— Где он, Уильям?! — тот собирал свои последние силы, переходя на крик.
«Это неважно». Он уже не боялся входа в подвал, не боялся радио. Та пустота росла быстрее чувств, быстрее мыслей — он просто шёл, потому что должен был идти, говорил, потому что должен был что-то сказать. «Это ты, — повторял голос ему. — Всему виной и причиной только ты».
— Пожалуйста… Дай увидеть его! Дай хотя бы взглянуть на него перед смертью…
«Это то, что ты делал эти два дня. Никто не надышится перед смертью, Илай».
— Пожалуйста! Так нельзя, Уильям! Тебе от этого нет никакой пользы! Ты!.. Да скажи ты хоть что-нибудь!
Он встал перед ним и, сняв винтовку, приложил её к плечу. Повисла тишина.
— Что-нибудь? — шёпотом переспросил он. — Что угодно?
— Да… Скажи мне… хоть что-то.
— Тебе стоило бы меня пристрелить, — Илай молчал, не зная, что ответить. — Стоило бы побрезговать своим этикетом и репутацией до самого конца, а не трусить всю жизнь, как я. Что же до твоего брата… Если ты ещё не понял, то в этом суть — в твоём посмертном осознании того, что ты никогда не сможешь быть уверен в том, что с ним случилось. В конце концов… ничего не изменилось — я всё ещё должен тебя ненавидеть, — он нацелился и замер. — Увидимся, Илай.
Выстрел. Он нажал на курок и тут же отпустил — одна пуля точно в голову, один выстрел ровно. «Всё, — шептал голос в нём, пока из старика на пыльный воздух текла потемневшая струйка крови. — Всё…». Через секунду, он зажал курок и закричал. Тело старшего Брата превратилось в решето.
— Вот и всё, — повторил он за голосом, выбросив оружие прочь. — Всё.
«Тебе от этого нет никакой пользы… Да. Даже если я сейчас выиграю, даже если вернусь в Вашингтон — меня повесят как того, из-за кого убили их лидера. Меня возненавидят все они, если не ненавидят уже. Шерри, Боб, Брюс, даже Шоу… Зачем возвращаться, если я не смогу смотреть на них? Если я… А даже, если они меня простят — какой в этом смысл, если я не прощу себя?».
Он взял свой револьвер с колен брата и зашёл в соседнюю комнату. Упав на пыльный стул, он посмотрел вокруг себя и подумал: «Тесно. Как же тесно».
Пули начали заполнять барабан через одну. «Есть такая игра: «Месяц памяти», — вспоминал он. — Её суть заключается в том, чтобы заполнить револьвер тремя патронами через один каждый и, подставив к виску да прокрутив, нажать на курок. В первый раз шансы твоего выживания будут пятьдесят процентов, — первый патрон упал в барабан. — Если ты выжил — крутишь дальше и снова нажимаешь. Шанс выжить после двух таких попыток — один к четырём. Один к восьми на то, что после трёх вращений наполовину заполненного барабана ты останешься жив. Дальше — один к шестнадцати и один к тридцати двум, — он взглянул на второй патрон и, помедлив миг, тоже зарядил его. — Считается, что если ты выжил после этих пяти вращений, то ты пережил тридцать человек, а значит не твоё время умирать. В честь каждого, что погиб бы на твоем месте, ты проживаешь один день — целый месяц на то, чтобы найти, зачем жить. И это то, что обязан делать каждый прежде, чем сводить с жизнью счёты».
— Месяц памяти… — он держал в руках третий патрон.
«Смит, Хэнк, Эллиот, Бенни, Чарльз и его напарник, Джеймс, Саймон, Девочка, Александра и Салливан, двое человек из Кав-Сити, десять солдат из Оклахомы, двое связных Золота, один водитель, двое «Эмметов Джонсов», один житель Рая, Ней, Айви, Дана… Тридцать два ровно. Неплохо получилось», — третий патрон тоже скользнул в барабан — всё было готово.
— Кто бы мог подумать… — от откинулся на спинку и взглянул прямо на свет лампы, слушая её слабый треск и шум пыли. — Знаешь, Алиса, моя дорогая, я никогда не думал, что окажусь здесь через четыре года. Что моя жалкая попытка дать нашей девочке отца, который не загнётся от рака, выльется
