Ознакомительная версия. Доступно 56 страниц из 278
Успокоился я, пораскинул мозгами. Если уж по-честному, правильно было бы с ним поделиться, не убудет. Он, конечно, типа, кругом неправ, нечего мою добычу хватать, но я тоже хорош: мог бы просто щипануть, а не кусать со всей дури. Как-то я паршиво себя чувствую теперь. И вообще, мы же друганы, когда вместе на разборки с другими ходим, – надо бы как-то это… помириться.
Подтаскиваю колобуса, сажусь поближе. Как же все неудобняк получилось – парень на меня не смотрит, а я вроде как крапивой занят, будто бы между пальцев попала. Ну я пододвинул ему мясца немного, он поискал у меня в хайре букашек, приятно. И чего мы сразу так не сделали, а вместо этого дурость какую-то устроили?»
Если вы шимпанзе, то помириться просто – пусть только сердечный ритм придет в норму. Иногда и у людей так бывает: положишь приятелю руку на плечо, скажешь смущенно «Ох, как-то я тут…», а он перебьет: «Нет, это я… Мне не стоило…» – и все опять хорошо.
Казалось бы, нет ничего проще. А что если мы пытаемся восстановить отношения после того, как наши люди перерезали три четверти ваших или пришли на вашу территорию колонизаторами и отобрали у вас землю, насильно на десятилетия переселив вас черт знает куда? Непросто.
Мы единственный вид, который возводит примирение в ранг специального процесса, да к тому же связанного с целым рядом концепций – «истины», «извинения», «прощения», «примирения», «помилования» и «забывания».
Апогеем усложнения этого института можно считать комиссии по установлению истины и примирению[513]. Первую такую комиссию создали в 1980-х гг., и с тех пор – с горечью приходится признать – необходимость в них не отпадает. Комиссии создавались, например, в Боливии, Канаде, Австралии, Непале, Руанде, Польше… Некоторые действуют в странах со стабильным устройством, в Австралии или Канаде, к примеру, где существует негласное обязательство разобраться с длинной историей притеснения коренного населения. Большинство же комиссий формируются в тех странах, которые пережили тяжелый кровавый конфликт или раскол: нация сбросила диктатора, закончилась гражданская война, остановлен геноцид. Обычно считается, что цель этих следственных органов состоит в том, чтобы заставить виновников распри и притеснения признаться в преступлениях, раскаяться, попросить прощения у пострадавших, которые в свою очередь должны простить, – а в финале все плачут и обнимаются.
Но на деле комиссии руководствуются прагматическими задачами, добиваясь от виновников слов «Я совершил то-то и то-то, и я клянусь больше никогда не причинять зла этим людям», а от пострадавших – ответа: «Хорошо, мы клянемся никогда не мстить во внесудебном порядке». И если дело дойдет до таких высказываний, это будет уже величайшим достижением, хотя и без задушевности.
Действия комиссий являются предметом исследований, а лучше всего изучена деятельность такого органа в Южной Африке после падения режима апартеида. Эта комиссия обладала невероятной моральной легитимностью, поскольку ее возглавил Десмонд Туту, а в дальнейшем приобрела еще больший авторитет тем, что, хотя в подавляющем большинстве процессов рассматривались преступления белых, зверства черных борцов тоже не остались незамеченными. На публичных слушаниях жертвы рассказывали свои истории. Более 6000 преступников дали показания и подали прошение об амнистии; 13 % из них были помилованы.
Куда же подевался сюжет со слезными объятиями прощения? И где угрызения совести у преступников? А этого не требовалось, хотя у некоторых совесть таки просыпалась. В цели расследований не входило изменение личности этих людей, нужно было сделать так, чтобы израненная нация смогла функционировать дальше. В последующих исследованиях, проведенных Южноафриканским центром изучения насилия и примирения, респонденты – бывшие жертвы апартеида – обычно сообщали, что «комиссия принесла больше блага в масштабе страны, чем на уровне местных общин». Многих приводило в ярость отсутствие извинений, репараций, а также то, что целый ряд обвиненных остался при своих должностях. Интересно заметить – вспомним главу 15, – что люди возмущались и сохранением символов режима апартеида: не только тем, что заклейменный убийца остался полицейским, но и тем, что название праздника/памятника/улицы продолжает прославлять апартеид. Черное большинство южноафриканцев (но не белое население) расценило работу комиссии как справедливую и успешную, поскольку она способствовала установлению в стране свободы и удержала ее от ужасов гражданской войны. Таким образом, деятельность таких комиссий хорошо иллюстрирует разницу между примирением и прощением с угрызениями совести[514]{975}.
Каждый родитель знает, насколько бессмысленны очевидно неискренние извинения, они даже могут все испортить. Но глубокое раскаяние – это совсем другое дело. The New Yorker приводит рассказ о Лу Лобелло, американском ветеране иракской войны. Так получилось, что во время обстрела он непредумышленно застрелил трех членов некоей семьи; образы убитых преследовали его, и он потратил девять лет, чтобы найти эту семью и извиниться перед выжившими. Или вспомним историю Хейзел Массери, запечатленной прямо в центре культовой фотографии 1957 г.: белая девочка-подросток истерически орет вслед черной Элизабет Экфорд, когда та входит в числе первых черных детей в школу города Литтл-Рок. Несколько лет спустя Массери связалась с Экфорд, чтобы попросить прощения{976}.
«Помогают» ли извинения? Зависит от обстоятельств. Очень важен предмет извинений, начиная от конкретных действий («Прости, что сломал твою игрушку») и заканчивая глобальными концепциями и узостью взглядов («Простите, что я отказывался видеть в вас людей»). Помимо этого, нужно понимать, чего провинившийся добивается своим раскаянием. А также принимать во внимание личностные характеристики принимающего извинения. Исследования говорят, что: а) жертвы, ориентированные на восстановление работы коллектива, с большей готовностью принимают извинения за сбои в функционировании системы («Я прошу прощения, ведь мы, полицейские, обязаны защищать, а не преступать закон»); б) жертвы, сфокусированные скорее на взаимоотношениях, лучше всего реагируют на извинения с вовлечением эмпатии («Я прошу прощения за боль, которую причинила тебе, забрав сына»); в) жертвы с независимым и самостоятельным характером охотнее принимают извинения, после которых следует предложение компенсации. Немаловажен и «автор» извинения. Вот Билл Клинтон, например, в 1993 г. попросил прощения у американцев японского происхождения за интернирование их во время Второй мировой войны. Он, конечно, объявил это во всеуслышание и приложил некоторую сумму в качестве репарации, но насколько значимы эти извинения в его устах, когда они должны были на самом деле исходить от Рузвельта?{977}
Ознакомительная версия. Доступно 56 страниц из 278
