и правда был жесток.
Кажется, Найту снился какой-то тревожный сон, потому что его дыхание участилось, глазные яблоки двигались под веками, а пальцы подрагивали. Рен удобнее перехватил его спину и спустился по каменной лестнице на второй подземный этаж. За тысячи лет здесь побывали демоны и Покровители, духи-хранители и даже смертные маги, совершившие преступления, связанные с божественным миром. Когда-то в этих камерах были заперты сотни темных существ, а двумя этажами ниже все еще томились несколько преступников, приговоренных к вечному заключению.
Другой страж открыл перед Реном дверь камеры, где держали Найта. Покровитель опустил юношу на тонкое пыльное покрывало и незаметно использовал слабенькое исцеляющее заклинание, чтобы не вызвать подозрений.
– Когда его будут судить? – спросил у Рена коллега, запирая решетку и активируя печати, когда тот вышел из камеры.
– Завтра на закате.
– Под солнцем и лунами? – удивился страж.
– Да.
– Как вообще старейшины могли допустить, чтобы он столько времени притворялся Покровителем? Им что-то надо было от него узнать? Ты не в курсе?
– Нет.
Страж с досадой цыкнул и задал собравшемуся уходить Рену еще один вопрос:
– Это правда, что черные печати с именем Мартина связаны с этим демоном?
Рен пожал плечами:
– Завтра все узнаем.
Поднявшись наверх, он вышел на один из балконов, нависающих над обрывом. Заведя руку за спину, коснулся ножен парных мечей. Когда-то это оружие служило справедливости, помогало сохранять мир и защищать слабых. Для чего они ему теперь? Как давно он вынимал их из ножен, чтобы покарать зло? Когда из благородного воина он превратился в послушную пешку?
Бездействие угнетало Покровителей, созданных сражаться. А старейшины все чего-то ждали и не желали вступать в войну с демонами, зато нашли козла отпущения в виде этого парнишки. Почему так? У Рена не было ответа на этот вопрос, но имелся ответ на другой: будет ли он сам и дальше просто смотреть?
Что ж, с него достаточно.
На лице Покровителя появилась легкая улыбка, его взгляд был направлен на край Ашерского леса, в сторону Аркона, откуда должны были прийти те, кому тоже не все равно.
Найт с трудом разлепил глаза. Ресницы на одном веке склеились от крови, а другое, хотя и было чистым, все равно казалось тяжелым, как железная занавеска.
В холодной камере было очень темно, и понадобилось много времени, прежде чем он смог сфокусировать взгляд на рукаве своего пальто. В горле было сухо, как в Эданской пустыне, в глаза будто насыпали песок. Голова раскалывалась, словно по ней долго и упорно долбили камнем. Найт не мог пошевелиться из-за слабости. Во тьме было слышно только его дыхание.
Он долго лежал, дожидаясь, когда боль немного утихнет, картинка перед глазами прояснится, а телу наконец-то вернется чувствительность.
Пошевелив руками и ногами, Найт притянул их поближе к туловищу, свершувшись в позу эмбриона, и в прострации уставился на свои окровавленные ладони. Он согнул пальцы, ощущая слабый отголосок той невыносимой боли, когда напитанный темной энергией кинжал пронзал плоть и кости. Он помнил, как Эйден проворачивал кинжал в его ладони, слушая хруст и крики с торжественной улыбкой на лице. Вскоре его руки, жилет и рубашка были в крови, несколько капель даже попало на лицо.
От металлического запаха Найта уже подташнивало, смотреть на собственные руки было невыносимо, поэтому он уткнулся лбом в холодный камень и закрыл глаза.
Он понимал, что перед тем, как его убьют, на суде старейшины сделают все, чтобы убедить Покровителей в том, что он опасен, заклеймят его преступником и союзником Мартина. Это будет довольно просто. Скорее всего, подобное происходило не впервые.
Найт чувствовал опустошение, смятение и сожаление. Бояться он устал и не видел смысла ненавидеть.
Жаль только, что ему больше не удастся увидеть улыбку Лейсан, когда она смеется сквозь слезы, крепко обнимает и нежно гладит его по голове. Он больше не повеселиться и выпить с Аури, поболтать с Варианом, почувствовать молчаливую поддержку Нае. Он не увидит Хана, не сможет всласть поспорить с ним, не услышит его ворчания и искреннего, сказанного от всего сердца «мне достаточно его одного».
Это доверие, эти слова оказались такими приятными, что сердце трепетало от счастья. Было так радостно, так приятно, что даже больно. На глаза наворачивались слезы, но это было совсем не плохо. Как будто он всю жизнь добивался только этого, как будто осуществилась его заветная мечта. Весь мир для Найта перевернулся, перемешался, как карточная колода, и принял единственно верный вид. Как будто пазл, который он собирал, теряя и роняя детали, не понимая, как же их соединить, чтобы получилась картинка, по волшебству собрался сам собой – и тогда он наконец-то обрел свое место.
Но он забыл, что не имеет на это права, что не достоин быть ни Покровителем, ни героем, забыл, что все живое в этом мире подчиняется древним законам, а он в эти законы не вписывается. Он оказался настолько глупым, что смел надеяться на доброту и снисхождение, на удачу, которой у него никогда не было, и на свою выдержку. Но уже ничего не осталось, лишь оболочка – разбитый сосуд, в котором трепетала его израненная душа.
Под осколками люстры со своими грязными черными крыльями он был один против всего мира. В зале Созидания уже с двумя кровавыми рваными ранами вместо тех самых крыльев он тоже был один.
Что бы ни происходило, он всегда остается один.
Он все лежал и лежал, глядя в темноту и не зная, сколько времени прошло. Только звук собственного дыхания и боль напоминали о том, что он все еще жив.
Со стороны Найт был похож на тень самого себя, на призрака, такого бледного и одинокого, что даже некоторые настоящие призраки, возможно, пожалели бы его. Он не шевелился и, если бы не поднимающаяся и опускающаяся грудная клетка, движение которой тяжело было заметить под потрепанной одеждой, могло даже показаться, что он уже сдался и умер.
Вот так просто. После всей этой борьбы с судьбой и самим собой.
Найт бы рассмеялся над тем, какой же он жалкий, если бы был способен выдавить из охрипшего и пересохшего горла хоть один звук.
Постепенно ему осточертели мысли о своем плачевном положении, о Покровителях и обо всем, что было снаружи и причиняло одни только страдания. Он никогда не был психологически устойчивым, выносливым физически,
