Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 98
Для побега, как в пространстве, так и во времени, потребуется в наши дни преодолеть большее расстояние, чем сто лет назад, когда Шелли бороздил Тирренское море и писал свои бессмертные стихи. Необходимо удалиться намного дальше в пространстве, потому что мир населяют значительно больше людей, а транспортные средства стали быстроходнее. «Гранд-отель», сотня тысяч купальщиков, джаз-оркестр влезли внутрь стихов Шелли, уничтожив прежние пейзажи Версилии. И наступление нового тысячелетия, которое даже в эпоху Уильяма Годвина не представлялось столь уж отдаленным, отодвигается от нас все дальше и дальше, как каждая новая политическая реформа видится нам не очередной победой над глубоко укоренившимся капитализмом, а лишь рассеивает в прах еще одну иллюзию возможности прогресса. Чтобы реально сбежать в 1924 году, нужно отправляться сразу в Тибет. А во времени необходимо заглядывать в год под номером 3000. Вероятно, как раз во дворце далай-ламы уже пристально смотрят в то отдаленное будущее. Не получится ли, что наступление нового тысячелетия ознаменуется лишь тем, что впервые в истории рабовладельческий строй станет научно обоснованным и экономически эффективным?
Что касается пространственного побега, то даже в случае удачи его нельзя считать реальным. Ты можешь жить в Тибете или в глуши Анд, но это не даст тебе оснований отрицать, что Лондон и Париж по-прежнему существуют, как и забыть о наличии на планете таких мест, как Нью-Йорк и Берлин. Для подавляющего большинства современных человеческих особей Лондон и Манчестер представляются нормальными местами обитания. Ты можешь удалиться хоть в вечную весну Арекипы[8], но и там не будешь жить так, как видится идеальная жизнь массовому сознанию человечества.
Бегство во времени бесплодно. Ты начинаешь жить в светлом будущем, живешь ради него. Видя вещи в их нынешнем состоянии, утешаешься мыслями, какими они станут когда-нибудь. И ты, наверное, трудишься для того, чтобы они скорее стали такими, как в твоих мечтах. Я знаю об этом все, уверяю тебя. Я сам уже предпринимал подобные попытки – жил в состоянии непрерывной интоксикации мыслями о грядущем, работал с энтузиазмом ради идеала счастья. Но достаточно всерьез задуматься, и ты увидишь, насколько абсурдна устремленность вперед, твои труды ради чего-то в отдаленной перспективе. Во-первых, у нас нет причин ожидать, что будущее вообще наступит, по крайней мере для человеческих существ. А во-вторых, мы не ведаем, не окажется ли идеал счастья, к какому мы стремимся, неосуществимым, а если он достижим, не представится ли он нежелательным или даже отталкивающим для остального человечества. Хотят ли люди стать счастливыми? Появись у них реальная возможность достичь перманентного и неизменного счастливого состояния, не ужаснутся ли они от того, что дальше пути уже нет? И наконец, предвкушение будущего, тяжкий труд ради него не отменяют настоящего. Мы только делаемся более слепы к его граням.
Аналогичные возражения применимы к эскапизму, когда никуда не переносишься ни в пространстве, ни во времени, а уходишь в вечность, как ее понимал Платон, в умозрительный идеал. Простой уход в мир фантазии не отменяет фактов окружающей жизни. Мы всего лишь отвлекаемся и отрекаемся от них.
И не забудем о тех, кто гораздо отважнее эскапистов, кто решительно бросается в реальности современной жизни, окружающей их, и находит утешение в том, что посреди ее убожества, низменных проявлений и глупости обнаруживают все-таки доказательства существования доброты, милосердия и сострадания. Верно, подобные черты порой проявляются, и, сталкиваясь с ними, трудно не возрадоваться. Вопреки усилиям цивилизации, человек не окончательно опустился до уровня дикаря. Даже в нынешнем обществе родители по-прежнему испытывают любовь к своим отпрыскам, даже в нынешнем обществе слабые и больные иногда получают поддержку. Но, принимая во внимание происхождение и сходство людей друг с другом, было бы странно, если бы обстояло иначе.
Вам когда-нибудь попадался некролог, где не говорилось бы, что у покойного под суровой внешностью и грубостью манер скрывалось поистине золотое сердце? И авторы некрологов, какой бы штампованной не выходила продукция из-под их пера, пишут чистую правду. Да, у нас у всех сердца из золота, вот только мы настолько поглощены собственными заботами, что забываем об этом. По-настоящему жестокий, злой во всех своих проявлениях человек – такая же редкость, как гений или круглый идиот. Я никогда не встречал индивидуума с черствым сердцем. Неудивительно. Просто у человека с жестоким сердцем другие качества развиваются до аномальных размеров, а какие-то из них полностью или частично атрофируются. Кстати, я никогда не встречал никого, похожего на Моцарта.
Чарлз Диккенс впадал в умиление и частенько готов был пролить слезы, видя добродетель среди нищеты. «Он показывает нам, – как один из его американских поклонников восторженно это описывал, – что жизнь даже в ее самых грубых проявлениях может обретать трагическое величие. Среди заблуждений и крайностей нравственное чувство не гибнет окончательно, а прибежища самых мрачных пороков порой осенены присутствием благороднейших душ». И исполненных доброты, добавим мы. Однако следует радоваться неистребимости добропорядочности в человеческом обществе? Нас же не приводит в возвышенный трепет факт, что у каждого человека есть, например, печень или поджелудочная железа. Добродетели так же естественны в человеке, как его органы пищеварения. Любой здравомыслящий медик не удивится, убедивших в их наличии.
А если так, то во всех проявлениях добрых чувств Диккенса нет ничего, «о чем стоило бы написать домой», как мы привыкли выражаться в те времена, когда были необыкновенно щедро наделены всеми этими положительными качествами. То есть у нас нет причин особенно гордиться тем, что мы унаследовали от наших предшественников в цепочке эволюции и обладаем в той же степени, в какой это свойственно домашним животным. По-настоящему ценной находкой стало бы обнаружение в современном обществе доказательств наличия особого рода добродетелей, свойственных исключительно роду человеческому – осознанных и рациональных достоинств, которые по определению могут быть достоянием лишь существа, называющего себя Homo sapiens. Широта взглядов, отсутствие предрассудков, абсолютная терпимость и неуклонное, разумное стремление к общественному благу. Но, увы, именно этого-то мы и не находим. Ведь чем, как не недостатком добродетели, можно объяснить нищету, убожество и грязь жизни? Правда в том, что за исключением редких порывов, мы – люди разумные – не обладаем человеческими достоинствами вообще. Проведите неделю в любом крупном городе, и это станет для вас очевидным. Причем отсутствие именно чисто человеческих добродетелей будет выглядеть столь вопиющим, что если мы вообще снизойдем до честного взгляда на действительность, то, уподобляясь Чарлзу Диккенсу, начнем хвалить свою расу за ее чисто животные достоинства. Жизнерадостные оптимисты, утверждающие, что человечество в порядке, пока матери любят детей, бедняки испытывают сострадание и помогают друг другу, а солдаты готовы умирать за родину, успокаивают нас нашим сходством с китами, слонами и пчелами. Но стоит нам попросить их привести свидетельства исключительно человеческой доброты, дать нам примеры сознательных и обдуманных добрых поступков, то нас же в ответ и обвиняют в интеллектуальном снобизме, холодности и отсутствии гуманности именно за отказ довольствоваться стандартами, пригодными даже для животных. Но как бы ни были мы признательны за наличие в цивилизованном обществе этих одомашненных добродетелей, позаимствованных из джунглей, нам их недостаточно, чтобы противопоставить всем ужасам и убожеству цивилизованной жизни. Ужасы и убожество проистекают из отсутствия у людей здравого смысла, из прискорбной неспособности стать разумными существами. Добродетели, взятые из дикой природы, служат лишь лицевой стороной монеты анимализма, у которой на «орле» мы видим эту самую чисто инстинктивную доброту, а на «решке» – тупость и инстинктивную жестокость.
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 98
