Твое одобрение следует незамедлительно – ВОТ ЭТО ПО-МОЕМУ, ДЕВОЧКА, – но почему-то я не торжествую, как в тот раз, в туалете, когда на меня напали Клондин с Иззи, а чувствую себя так, словно сделала что-то грязное.
– А это нечестно, – говорит Анджела, которая заметила конфету. – Это ведь я упала, а не она.
Не обращаю на нее внимания. Жирная. Коротышка. Поросенок. Звонит звонок, перемена закончилась.
– Вставайте паровозиком, поедем на урок. Ту-ту!
Трое учителей стоят наготове, чтобы пересчитать учеников, тут постоянно проверяют по головам. Никогда ведь не знаешь, не выслеживает ли кто-нибудь детей возле игровой площадки.
Или на ней.
– Мисс Картер, Милли меня уронила.
– Как это, Анджела?
Но я не даю ей ответить:
– Ничего страшного, мы просто играли в лошадки. Все в порядке.
– Хм, в следующий раз будь, пожалуйста, осторожнее, Милли. Не хватало нам жалобы от родителей.
– Конечно, я буду осторожна.
– Вот-вот. – Она смотрит на меня своими бусинами.
Я выдерживаю ее взгляд, улыбаюсь. Это не мне надо быть осторожней.
Мисс Эванс, другая учительница, предлагает детям поблагодарить меня. Они дружно говорят «спасибо», их хор напоминает нежный птичий щебет. Это трогает меня, согревает душу. Я ищу ту девочку. Она стоит за спинами в последнем ряду и по-прежнему старается выглядеть как можно меньше, незаметней.
Майк вчера вернулся домой поздно, поэтому наш сеанс был совсем короткий. Он хотел поговорить со мной о Дэниеле, о том, что мне, возможно, предстоит на суде отвечать на вопросы о нем, если состоится перекрестный допрос. И защита скорее всего попытается заронить в присяжных мысль, что я тоже замешана. Могла быть замешана. Жизненно важно, чтобы ты не поддавалась этому влиянию, сказал он, твердо стояла на единственно верной позиции: в том, что происходило, нет твоей вины. Никто не обвиняет тебя. Неправда, хотелось мне сказать.
Я обвиняю себя.
Мы договорились встретиться еще раз сегодня вечером, чтобы заняться управляемой релаксацией, он сказал, это очень важно для лечения травмы, скрытой в моем подсознании. Я сказала ему – мне не нравится, что потом не могу вспомнить в точности, что говорила. Ты должна доверять мне, Милли, ответил он, я знаю, что делаю. Я давно этим занимаюсь.
Перед встречей с ним я отвечаю на сообщение, которое прислала Морган. Она пишет, что следила за «белобрысой сучкой» и выяснилось, что та покуривает. Знала ли я об этом? Нет, отвечаю, не знала. Морган пишет: «Так вот знай. Интересно, что еще я разведаю про нее?!» Я никогда не просила ее шпионить, но мне приятно, что она сама додумалась и делает это для меня, от этого я чувствую себя ближе к ней, как будто она человек, которому можно доверять.
Когда вхожу на кухню, Фиби рассказывает Майку о падении Джорджи и о том, как она помогала ей. Затем говорит обо мне – будто бы я так остолбенела, что пользы от меня не было никакой. Что я стояла сама бледная, прямо как Джорджи.
– Ничего страшного, бывает, – говорит Майк, глядя на меня. – Похоже, Джорджи очень повезло, что рядом с ней оказалась ты, Фиби.
– Кстати, папа, тебе не попадалась на глаза моя домашка по химии?
– Вроде бы нет, милая. Когда ты ее видела в последний раз?
– Не помню точно, вчера, по-моему. Но ее нужно завтра сдать, мистер Фрит рассвирепеет, если не сдам.
– Тогда нужно поискать.
Появляется Саския, на ней костюм для йоги. «Верблюжья лапка», конечно, тут как тут.
– Ты слышала, Сас? Фиби помогла Джорджи Ломбард, когда та расшиблась в спортзале несколько дней назад.
– Очень хорошо, – отвечает та. – Мне нужно бежать, я опаздываю на урок.
Фиби оскорблена. Тем, что Саския не интересуется подробностями. Она окидывает Саскию презрительным взглядом и демонстративно уходит. Саския наклоняется к Майку и спрашивает: «Что такое?»
– Ничего, – отвечает Майк. – Пошли, Милли, нам пора начинать.
Мы не сразу ее заметили. На третьем этаже. Сидит на перилах.
– Приятных занятий, дорогая мамочка, – говорит она, глядя сверху на нас.
Она дразнит Саскию, разводит руки в стороны, делает вид, что падает. Но не Саския, а Майк говорит ей:
– Не глупи, слезай оттуда, а то разобьешься.
Она спрыгивает, показывает матери средний палец и исчезает в своей комнате. Майк пытается улыбнуться, но Саския говорит:
– Ты же психолог, вот и займись ей.
– Сас, она же наша дочь, а не пациент. Она обиделась из-за…
– Из-за меня, ты хочешь сказать? – прерывает Саския. – Значит, я виновата. Столько лет прошло, а я по-прежнему виновата, так, что ли?
– Я совсем не это хотел сказать. Хорошо, я поговорю с ней, только не сегодня.
– Если бы ты больше времени уделял собственному ребенку, было бы гораздо лучше.
Запрещенный удар, она тут же сожалеет о сказанном, сразу извиняется. Я смотрю на ее тонкую фигуру, она немногим толще Фиби, те же волосы, те же глаза. Сама больше похожа на девочку-подростка, которая оказалась под одной крышей с нами, настоящими подростками. Уроки теперь следуют чаще. И они жестче.
По дороге в кабинет Майк говорит, что сегодня ему звонил психиатр из отделения, интересовался, какие препараты я получаю. Хорошо помню кабинет этого психиатра. Стены увешаны дипломами и сертификатами в рамочках. Вопросы, одни и те же каждую неделю. Аппетит есть? Голова не болит? Воспоминания преследуют? И, наконец, сон. Как ты спишь? Каждую ночь по-разному, отвечала я. Да, так и должно быть, кивал он. Отрывал блистеры с таблетками. Новая порция разноцветных пилюль. Голубые с утра, белые на ночь. Розовые, для полной отключки. Одна девочка показала мне, как прятать таблетки за щекой, чтобы потом в туалете выплюнуть.
Берешь эти таблетки с таким чувством, как будто обманываешь.
Доброго отношения я не заслужила и не заслуживаю, если подумать о том, что по моей вине случилось с Дэниелом перед тем, как я сдала тебя.
– Как ты себя чувствуешь после увеличения вечерней дозировки? – спрашивает Майк.
Я отвечаю, что чувствую себя вялой в школе, особенно с утра.
– Вот как? Это нехорошо, надо ему сообщить, сейчас сделаю пометку, чтобы не забыть завтра, когда буду звонить. После окончания процесса мы проведем полное обследование.
Майк добросовестно выдает мне таблетки. Только не проверяет, принимаю ли я их. Носок, битком набитый таблетками, лежит в верхнем ящике. Он открывает свой ежедневник, делает в нем запись, потом садится на стул напротив меня.
– Готова? – спрашивает он.
– Не совсем.
– Это очень важная работа, Милли. Есть части твоей личности, доступ к которым мы должны найти, чтобы ты обрела способность двигаться дальше. Например, несколько дней назад во время сеанса ты пережила ночной эпизод в подвале, который связан с чувством вины. Ты обвиняешь себя в чем-то, что совершила, но это не твоя вина.
