Маркиз одобрительно взглянул на капитана, и тот продолжил:
— Когда я увидел, что вы и мисс Мидфорд взбираетесь наверх, я вспомнил, что во время моего прошлого прибытия в эту бухту, меня предостерегали от испанских бандитов. «Это отвратительные типы! — говорил мне один матрос на яхте лорда Латворта. — Перережут вам горло, даже не поинтересовавшись, кто вы, а некоторые из них вооружены пистолетами и мушкетами!»
— Что же вы сделали, когда вспомнили об этом? — полюбопытствовал маркиз.
— Я послал на мачту матроса, милорд, с подзорной трубой и приказал ему наблюдать за вами и молодой леди. Когда он закричал сверху, что видел, как вас затащили в пещеры, я прекрасно понял, что происходит.
— На то была воля провидения, что благодаря вашей расторопности наша жизнь была спасена, — заметил маркиз.
— Я никогда не простил бы себя, — пылко сказал капитан, — если бы что-либо случилось с вашей светлостью.
— Я не раз был близок к смерти, — заметил маркиз, — но сейчас моя жизнь была на волоске, и мне бы не хотелось снова попасть в такую передрягу!
— Я могу лишь благодарить Бога за то, что вы и мисс Милфорд избежали еще более худших последствий, — искренне сказал капитан.
Маркиз испытывал то же самое чувство.
Глядя на Олу, он думал о том, что никто бы не поверил, что женщина может оказаться такой храброй и находчивой.
Когда его затащили в пещеру, он был удивлен, что она не плачет и не падает духом в руках похитителей.
Когда она смогла заговорить, маркиз смекнул, что она специально объясняется с бандитами медленно, чтобы те могли понять ее, и он вновь поразился тому, что она не унижается от страха и не молит о пощаде.
Когда же Ола заслонила его от бандита, пытавшегося заколоть его ножом, и хотела спасти ему жизнь, маркиз подумал, что на такой героизм не любая женщина была бы способна, особенно столь юная и хрупкая, как Ола.
Он подумал, что огненно-рыжие волосы Олы отражают неукротимый и стойкий дух. Женщине исключительной смелости было под силу выдержать столько непростых и рискованных происшествий в своей жизни.
Последняя напасть, выпавшая на ее долю, вообще была уму непостижима, а весь трагизм заключался в том, что пострадала она, а не он.
Нож бандита глубоко вонзился в ее плечо, и когда они принесли Олу на яхту, темно-красная струя крови просачивалась через ее платье, а лицо было настолько бледным, что маркиз со страхом подумал, что она, может быть, уже мертва.
Гибсон великолепно владел навыками любого хирурга и был лучшим из всех врачей, каких маркиз знал в армии, поэтому он сразу же взялся за исцеление Олы со свойственной ему сноровкой.
Они с маркизом освободили Олу от платья, разрезав его, чтобы избежать опасного для нее перемещения, и промыли рану с помощью бренди, опасаясь, что нож мог оказаться грязным.
К счастью, Ола была без сознания, когда Гибсон накладывал швы на рану так умело и аккуратно, что маркиз был уверен: никакой бы профессиональный хирург не сделал этого лучше.
Камердинер искусно забинтовал ей плечо, и они оба знали, что последующие сутки будут критическими, если воспаление окажется столь сильным, что начнет развиваться гангрена.
Гибсон настоял на, том, что ночью подле Олы будет сидеть он.
— Предоставьте это мне, милорд, а вы немного отдохните. Ваша светлость заменит меня завтра. Потребуется время, чтобы леди встала на ноги.
Маркиз резонно не возражал своему камердинеру, однако, хотя и лег в постель, не мог уснуть. Мысленно он вновь и вновь возвращался к страшному приключению, а также был в каюте возле раненой девушки.
Теперь ее лицо представлялось ему самым прекрасным и уникальным, какого в мире трудно было бы еще найти.
Он впервые почему-то вспомнил, что ее ресницы были темными у кончиков, а ближе к векам становились светлее, почти золотистыми. Темными были и ее крылатые брови, а волосы на белой полотняной подушке походили на пламя.
Эти мысли вернули его к пламени факелов в пещере разбойников, и он подумал, не дадут ли опять знать о себе бандиты, которые в ужасе разбежались, когда матросы убили их товарищей.
Интуиция подсказывала маркизу, что, поскольку главарь был мертв, банда грабителей рассеется, и по крайней мере в ближайшем будущем некоторые из горемычных путников избегут их нападения.
Маркиз зарекся, что этот опасный случай станет для него уроком, и что ему давно следовало усвоить: не испытывать судьбу в чужих странах.
Многие еще места в Европе оставались дикими и нецивилизованными, и он понимал, что даже если бы Ола ехала до Парижа по главной дороге, ей угрожала опасность.
Она подверглась бы нападению если не бандитов, то уж, конечно, воров, которые позарились бы на ее драгоценности, а также стала жертвой мужчин, которые нашли бы ее неотразимой и прибегли бы к силе, чтобы овладеть ею.
«Как может женщина так рисковать собой?» — задавался вопросом маркиз, Он спохватился, ведь Ола была такой молодой, наивной и неопытной.
Они беседовали на равных, и он даже забыл о ее юном возрасте и о том, что она в какой-то мере была еще ребенком.
Он вспомнил, как она озадачила его своим пониманием слова «кокотка», мол, это не кто иной, как актриса.
«Какой-нибудь мужчина возьмется просвещать ее относительно этого, — думал маркиз. — Тогда она станет как и все другие женщины, будет преследовать мужчин, поймает одного из них, станет манипулировать им для достижения своих прихотей».
Он вновь подумал о Саре. Вдруг вспомнил, как Ола сказала, что не желает выходить замуж, чтобы подчиняться мужу.
«Ему придется быть исключительным человеком, чтобы заставить ее подчиниться», — подумал с улыбкой маркиз.
Он заметил, как она пошевелилась.
Ола мотала головой из стороны в сторону, затем пробормотала тихо и невнятно:
— Я… должна… скрыться… я должна!.. Помогите… мне… о… помогите мне!
Маркиз встал и приложил руку к ее лбу. Он был очень горячим, и маркиз понял, что у нее подскочила температура.
Она вновь беспокойно задвигалась, и, хотя Гибсон крепко привязал ее руку к телу, маркиз боялся, что у нее может открыться рана.
Он подошел к ванночке, рядом с которой Гибсон оставил чистый платок и флакон с одеколоном.
Маркиз намочил платок одеколоном и водой, отжал, и когда он стал влажным и холодным, положил его на лоб Олы, которая продолжала бормотать:
— Сильный туман… будьте… осторожны!.. Берегитесь!
Он понял, что она в бреду вновь переживает крушение кареты, трудности и драму своего побега от мачехи.
— Все хорошо, Ола, — мягко сказал он, — вы в безопасности, и вам надо заснуть.
Она стихла на какое-то время, очевидно, успокоенная влажным платком на лбу.
