Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 71
Даша вошла в комнату родителей и пошатнулась. Папа лежал неподвижно, почему-то вокруг лица у него был повязан белый бинт… и он молчал, не говорил ей «привет, Пуська»… ничего. Даша упала на колени рядом с кроватью и закричала:
– Папочка, нет, не надо, Папа, я еще маленькая!
И тут же тихо и сразу безнадежно, как пятилетняя, попросила:
– Ну, пожалуйста.
Врачи уходили, виновато поглядывая на Дашу, скорчившуюся на полу в своей старой пижаме с уточками. Выглядела она со сна лет на пятнадцать, и врачи, глядя на нее, думали: «Вот ребенок остался без отца, и отец-то такой молодой, сорок два года…»
Соня вышла проводить врачей в прихожую, взглянула безумными глазами, тихо сказала «спасибо». Врач помоложе спросил коллегу:
– Укол нужен?
Тот кивнул.
– Какая красивая жена у него, на итальянку похожа, – уже на лестнице заметил молодой врач.
– Да… красивая, – ответил тот, что постарше. – Жалко ее, и девчонку жалко, за полчаса человек умер…
Оставшись одна, Даша вдруг перестала задыхаться от ужаса, а спокойно и размеренно произнесла:
– Папа, прости меня, пожалуйста.
И только после этого заплакала. Сквозь горловой спазм прорывались хриплые, сдавленные рыдания: «Папочка, прости меня, пожалуйста, прости, я больше не буду!»
Сколько Даша ни думала, за что она тогда просила прощения, ей так и не пришло ничего в голову, честное слово, она ведь была хорошей девочкой и любила своего Папу…
…Папа записал Дашу в школу в Московском районе. Вокруг их панельной пятиэтажки таких одинаковых школ, построенных буквой П, было несколько. Соня хотела отдать ее в специализированную, английскую, тоже находившуюся неподалеку, но туда Дашу не взяли, объяснив свой отказ тем, что родители ее «служащие». Квота на служащих вся вышла, вот если бы она была дочерью рабочего, тогда да, а раз служащие, извините, возможности нет.
Папа вернулся домой очень расстроенный. Соня встретила его в крохотной прихожей их трехкомнатной квартиры и прыгающим голосом спросила:
– Ну что, ты ходил к директору? Что она сказала?
– Сказала, что лучше бы ты вышла замуж за слесаря! – огрызнулся Папа.
– Английская школа дает язык на всю жизнь, – безнадежно настаивала Соня, прижимая ладони к щекам. – Ты должен позаботиться о будущем своего ребенка. – Сквозь командный пафос предательски проскальзывали беспомощные интонации.
– Дворник, токарь, кухонный мужик – все достойны того, чтобы их дети знали иностранные языки, а мы с тобой, кандидаты наук, рылом не вышли! – Папа шутил, но в глазах его стояла обида. Даша знала, так бывает, когда не хочешь показать, как тебе обидно.
Первого сентября она отправилась в соседнюю школу с огромным букетом розовых и красных гладиолусов, с торчащими, будто приклеенными к голове, тугими косичками и черными уродскими очочками. Круглые очки скрывали огромные серо-зеленые глаза в длинных темных ресницах, выделяя на лице довольно крупный горбатый нос. Не очень хорошенькая барышня, глаза и нос на тонких ножках, зато с большими амбициями и желанием всегда быть первой. Для Папы!
Дашин служащий Папа окончил холодильный институт, защитил кандидатскую диссертацию и там же, в институте, работал. Но служба его не заканчивалась с приходом домой, из прихожей он сразу же нырял в крошечную комнатку, где все стены, от пола до потолка, занимали полки с книгами и папками, стоял самодельный письменный стол, представлявший собой всего лишь доску, положенную на стопки книг, и сигаретный дым смешивался с сухим затхлым запахом бумаг. Папа всегда был чуть-чуть не здесь и не сейчас, а в своих научных мыслях и бумагах, и необычные, загадочно-красивые слова «абсорбция» и «адсорбция» были с детства знакомы Даше.
Когда она думала о Папе, то перед ее мысленным взором, где бы то ни было – дома, в гостях, в поезде или на пляже, – он представал всегда только с ручкой и листом бумаги, чернившимся загадочными волнистыми закорючками. Папа – математик, создает математические модели химических производств, и если использовать его закорючки, то можно быстрее и дешевле получить продукт лучшего качества. В тридцать с небольшим Папа защитил докторскую диссертацию. Все говорили, что это уникально рано, обычно докторами наук в этой области становились годам к пятидесяти, а Папе вот удалось, ура, ура!
Когда праздновали защиту докторской, каждый тост начинали с того, какой Папа талантливый, а старенький Папин завкафедрой с полным женским лицом и отвисшими щеками торжественно сказал, что именно такие люди, как Папа, – гордость советской науки!
Даша такой его похвале удивилась, имя профессора с женским лицом последние полгода не сходило у родителей с языка. Они вдумчиво и подробно обсуждали, какие каверзы он изобретает с целью помешать Папиной защите, потому что не хочет уступать дорогу молодым, а хочет владеть всем своим научным хозяйством единолично до пенсии, и после пенсии, и на том свете.
– Молодым везде у нас дорога, а мы, старики, поможем! – прочувствованно произнес профессор, растроганно похлопывая Папу по плечу и буравя его своими хитренькими глазками.
– Да уж, ты поможешь, – услышала Даша злобное шипение за своей спиной и, оглянувшись, увидела Папиного кафедрального приятеля дядю Леву. – Через тебя работа прошла просто чудом!
Заметив Дашу, он подмигнул ей и прижал палец к губам.
Папа был такой гордый, а Соня такая счастливая! На складной сервировочный столик на колесиках погрузили хрустальные рюмки и салатницы, выданные бабушкой для приема гостей, а столик взял да и сложился пополам вместе со всем семейным достоянием. Но родители только смеялись и говорили, что этой западной роскоши не место в их жизни, хотя бабушку они оба боялись до дрожи в коленках.
Профессор ушел рано, часов в девять, в прихожей он долго и покровительственно тряс Папе руку, целовался со смущенной Соней и даже растроганно погладил по голове Дашу. За ним стайкой потянулись другие институтские, не близкие гости, а остальные, как дети, оставшиеся без родительского присмотра, облегченно загомонили над растерзанным столом с остатками салата «оливье», бабушкиных пирогов и светящегося морковными глазками холодца.
Соня со своими самыми близкими подругами Адой, Фирой и Фаиной уселись на кровать в Дашиной комнате. Сначала оттуда доносился хохот. Они никак не могли расположиться, пихались как маленькие, и Соня, задыхаясь от смеха, кричала:
– Адка, убери попу или хотя бы одну грудь! Сядь лучше на пол!
– Фирка, Фаинка, она думает, что если ее муж доктор наук, так теперь ей можно с нами как она хочет! – взывала к подругам Ада, протискиваясь на Дашину узкую кровать.
Через минуту, постоянно прерываясь на хохот, они уже пели песню своего ленинградского детства про зубного врача Маруську, за подлую измену выдравшую любовнику четыре зуба, изображали действие в лицах и шепелявили за беззубого коварного изменщика.
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 71
